убыстрял ход и скоро уже трусил жалкой стариковской рысцой. Коля проводил его глазами и приступил к деду.
– Он сам, лично расстреливал! Свидетель есть. Я нашел очевидца! Сколько он людей сгубил?.. В яму, а потом густой известкой. Потом еще партию, и еще известкой. Пока доверху не набьют… Дед! Я привезу тебе очевидца! Сам послушаешь. И тогда…
– Не нужно никого ко мне возить, – отрезал Андрей Николаевич. – И все! Все! Занимайся своим делом, а старика больше не тревожь. И меня тоже. Слушать больше не хочу. И не буду!
– Почему? Ты же в лагерях был, и мать твоя… У них же целая технология была! Как на бойне… Дед, почему?
– Да потому, что я все это знаю! – сдерживаясь, выдохнул Андрей Николаевич.
– Знаешь?!
– Знаю.
Коля присел перед дедом, чтобы видеть лицо и глаза, недоверчиво помотал головой.
– Не может быть… Откуда знаешь?
– Знаю. И не приставай больше.
– Не верю! Это ты говоришь, чтобы я отстал. Не верю!
– Что? Технологию рассказать? Как включали свет, когда перешагнешь порог конюшни? Как потом… – Андрей Николаевич оборвался на полуслове, сообразив, что и так наговорил лишнего. Коля приступил ближе, схватил деда за колени, потряс:
– Откуда?.. Скажи, откуда знаешь?.. Дед?! Почему раньше молчал? Почему ты всегда молчишь? Знаешь и молчишь!
– Потому что ты еще не дорос, чтобы слушать! – отрубил Андрей Николаевич. – И больше ни слова. Все равно ничего не скажу.
Внук медленно выпрямился и замер с опущенными, безвольными руками. Казалось, еще миг – и он расплачется.
– Все равно Деревнин – убийца, – наконец выдавил он. – Все равно…
– Я тоже убийца, Коля, – проронил Андрей Николаевич. – Суди и меня. Если взялся судить…
– Ты?.. Ты убийца? – Губы у Коли задрожали, на бледном лице проступил румянец, но тут же стерся, и выступила испарина. – Не поверю… Нет, не мoгy…
Андрей Николаевич тяжело поднялся с колоды и сделал несколько шагов прямо на поднимающееся солнце. Постоял, грея лицо, потыкал палкой землю и, опершись, обернулся.
– Я тоже, Коля, расстреливал. Пусть не своей рукой, но по моему приказу… Сорок шесть человек пленных. Сорок шесть душ… Всю жизнь перед глазами стоят.
– Пленных? – неожиданно ухватился внук. – Если пленных, значит, в войну? Скажи, дед, в войну?
– Нет разницы: война, не война…
– Как же нет? Есть! – Надежда появилась в его голосе. – Тс в войну, а то в тюрьме! В мирное время! Безвинных!
Андрей Николаевич потрогал звезды на погонах внука, одернул китель.
– Кто воевал на гражданской, все убийцы, Коля. Все в крови. Потому что убивали братьев. Все правы, и все виноваты. Убивали, чтобы победить. И обе стороны хотели победы. К убийству привыкли, потому и убивали в мирное время. Революция требовала жертвенной крови. И белые убивали бы, если бы победили… Мы все убийцы.
– Мне страшно, дед…
– Страшись, Коля. – Андрей Николаевич вздохнул и смерил внука взглядом. – Но не презирай людей. Их всех жалеть надо. Всех жалеть, всяких…
Коля поднял глаза, посмотрел в сторону, куда ушел Деревнин, и натужно покашлял.
– И таких?.. Неужели и таких? Не могу понять… Почему ты так говоришь, дед? Ты так думаешь или так хочешь? Мне кажется, ты через себя переступил. Не от сердца у тебя, от ума.
– От ума и от сердца.
– Как же ты можешь, дед? Он тебя в лагерях гноил, жена твоя в ссылке погибла. И мать всю жизнь сидела… А ты не трусишь? Перед ним? Ну, бывает же, психологический момент… когда из боязни льстят и не замечают?.. – Коля неожиданно взмолился: – Мне же за тебя, за вас всех обидно! Понимаешь, обидно!
– Ты должен забыть все обиды, – твердо произнес Андрей Николаевич. – С обидой в душе нельзя судить людей, а ты берешься… А если во вкус войдешь? И станешь мстить. За меня, за бабку свою, за прабабку… А?
– Но что делать? Что?!
– Прощать.
– Как? Зубами скрипеть и прощать?
– Сначала, может, и так, – проговорил Андрей Николаевич, глядя в растерянное лицо внука. – Народ поделили, Коля. На классы, на богатых и бедных, на друзей и врагов. Обидой ведь поделили, как дегтем вымарали… Как же теперь соединить людей? Чтобы снова стал народ? А прощением, Коля! Только прощением.
– Но это невозможно! – Внук потряс руками перед своим лицом, но устыдился отчаянного жеста, сник. – Сам подумай! Разве есть ему прощение? Перед людьми? Перед теми, кого он расстреливал?
– Значит, ты лишил его прощения? – тихо спросил Андрей Николаевич. – Вот так, взял и лишил того последнего, что остается у человека? Что даровано ему от рождения?.. Значит, у него и надежды никакой. Ну, а как теперь с ним поступить? К стенке его? В яму?
Коля перевел дух и неожиданно всхлипнул, словно после долгих слез еще не окрепло и не успокоилось дыхание.
– Должно быть возмездие, – упрямо сказал он. – Должно быть…
– Возмездие, – усмехнулся Андрей Николаевич. – Ишь ты, какое слово знаешь… Хорошо, уничтожим тех, кто расстреливал, набьем еще десяток ям, зальем известкой. Кстати, а чьими руками? Ты пойдешь в расстрельщики?
– Я?
– Ты, ты! Поднимется у тебя рука?
– На таких гадов поднимется! – отрезал внук.
Андрей Николаевич ссутулился, опершись на палку, рука сама собой нащупала шрам на лице, пальцы пробежали его сверху вниз – боль скривила рот и отяжелила щеку.
– Что же, карай. Можешь начать с меня.
– Дед, перестань!
– Карай, внучок! Во имя светлого будущего. Ради справедливости!
– Ну, при чем здесь ты?! – закричал Коля. – Если и был за тобой грех, так ты за него лагерями рассчитался. И не только за свой. И что за привычка сразу себя выставлять?
– А мне больше некого, Коля. – Андрей Николаевич вздернул плечи и остался так стоять, будто шел против ветра.
– Начинается, – отмахнулся внук. – С тобой стало невозможно разговаривать!
– Конечно, я выжил из ума… Тогда растолкуй мне, недоумку, чем ты-то будешь отличаться от Деревнина, если пойдешь карать? Если у тебя рука поднимется на старого человека?
– Я не собираюсь карать! – в возбужденной растерянности проговорил Коля. – Я говорю в принципе!
– В нем и дело. Нужен только принцип, причина, а потом стреляй сколько влезет. Это же просто: подвел к дверям конюшни, толкнул и включил свет, чтобы ослепить…
– Погоди, дед! – Коля обнял Андрея Николаевича, прижался лицом к шраму на щеке. – Ты уже разозлился… И теперь будешь цепляться за слова. Я ведь не хотел с тобой ругаться. Ты меня должен понять… Я никогда не видел таких… Убийц видел, а таких… Приду в монастырь, представлю себе, как он… И ходит! И живет, сволочь! Неужели ты его простил?
– Простил, Коля, – признался Андрей Николаевич. – И жить нам надо теперь только так – простить все. Чтобы мне все простилось, чтобы я все простил. Не будет у нас такого дня Всепрощения – ничего не изменится. И снова загорится злоба, выплеснется обида и польется кровь. Когда же будет конец?.. И ты
