порученцем. Михаилу велели идти вперед, по улице. Окна домов уже были черны и лишь в некоторых стеклах красно отсвечивала угасающая заря. Странно было видеть вечернее село без признаков жизни, особенно в эту пору, когда мужики выезжают на пахоту с. утра до ночи.
– Моя республика спит, – удовлетворенно заметил командующий. – И только мне не до сна. Да часовым на заставах.
На кресте церкви трепетал ярко-алый от зари флаг, а на паперти прохаживался часовой с винтовкой. Заметив командующего, он вытянулся и взял оружие «на караул». Они прошли мимо и свернули на огород с обрушенным пряслом. Давно не паханная земля постарела, забурьянилась и уже не проминалась под ногами. Командующий озирался по сторонам, словно подыскивал, где бы сесть, а его порученец шагал, как в строю, печатая шаг и держа винтовку наперевес.
«Должно быть, расстреляют, – подумал Михаил, – До чего же обидно и глупо..»
Однако командующий перешагнул развалившуюся изгородь, потоптался на месте и указал пальцем в землю.
– Вот здесь, иди сюда… Кажись, вот здесь его прикопали.
Земля была ровная, везде одинаково заросшая прошлогодним чертополохом.
– Кого? – спросил Михаил.
– Да батю твоего, – просто ответил командующий. – Вот досюда его Анисим довел и стрелил. Зимой дело было, мороз лютый, дак его токо снежком прикопали до весны. Кому охота землю долбить для супостата?.. А уж весной оттаяло, дак зарыли.
Михаил опустился на колени и ощупал землю руками. Да, конечно, теперь заметно, что дерн здесь был когда-то срублен и выросла новая трава… Он машинально стал вырывать бурьян, но командующий остановил его:
– Не тронь!.. Не тронь, пускай растет. Не зря выросло, – он сел на землю. – Пускай зарастает, чтоб и памяти не осталось… А потом, ему же лучше неприметным лежать. Не то мои орлы узнают, выроют кости и выбросят.
Михаил отпрянул от могилы, попробовал поправить, воткнуть вырванный чертополох.
– А он? Он не скажет? – Михаил кивнул на порученца.
– Он ничего не скажет, – заверил командующий. – Это сын борца за революцию и партизанского командира Анисима Рыжова. Поскребыш его. Сиротами остались, дак я их усыновил, чтоб воспитать в духе мировой революции. – Он достал из кармана галифе четушку, заткнутую газетой, подал доктору. – На вот, помяни. Ты, я вижу, человек из проклятого прошлого, дак по вашему обычаю полагается.
– Спасибо, – одними губами промолвил Михаил и, взяв четушку, хлебнул вонючей самогонки. – Царство небесное, отец…
– Ишь ты, царство, – недобро заметил командующий. – Нацарствовался, хрен ему! А вот его батьке – царство, – он указал на порученца. – Потому как погиб за народное дело.
– Пусть и его отцу будет царство небесное, – согласился Михаил.
– Врешь ведь! – восторжествовал командующий. – Вижу, не от души желаешь!
– От души.
Командующий усмехнулся и встал, глядя с презрением.
– Какие вы все, а?.. Вас вот так! – он сжал кулак. – А вы меж пальцев норовите… Да я в жисть не поверю, чтоб ты Анисиму царства небесного пожелал! Он же батьку твоего стрелил!
– Они оба безвинны, – сказал Михаил. – Они были больны.
Командующий потерял остаток выдержки.
– Тебя послушать, дак все у тебя кругом больные! Один ты здоровый!.. Анисим зажег свет свободы! Весь наш край поднял и озарил! И сгорел как лучина… И некому стало светить. Предательство кругом началось, измена, – он заскрипел зубами. – Идею мировой революции предали!.. А начал Андрюха ваш! Он власть в отряде захватил после смерти Анисима! Порода у вас такая – все к рукам прибирать… Да ничего, я продолжил его дело! Я подхватил знамя, выпавшее из его могучих рук. И понес! А после меня вот он, он понесет! – Командующий выставил впереди себя рыжего порученца. – Он весь в Анисима!
Мамухин походил вокруг могилы, пнул чертополох и несколько успокоился. Расправил френч под ремнями, выпрямил спину и вздернул подбородок, обнажив кадыкастое, сухое горло.
– Положенье наше нынче нелегкое, – с достоинством заключил он. – Пока мы боролись с Колчаком в смертельной борьбе, власть захватили изменники и предатели большевистского дела мировой революции, они нынче грабят трудовое крестьянство, и мы оказались в кольце продотрядной партии. – Командующий рывком поставил Михаила на ноги, повернул к себе лицом. – Я вижу, ты человек грамотный и оттуда пришел, от них. И на ихнего шпиона не похож, потому как батька твой здесь лежит. Могилу его я тебе показал. Ты же просил?
– Просил, – признался Михаил.
– Теперь мне почтение окажи, – заявил командующий, – Послужи на благо Партизанской Республики красного воинства и мировой революции. Народу своему послужи, который твой дед сюда привел, а батька растоптал. Искупи вину отца своего. Не искупишь – своим орлам его могилку покажу.
– Что я должен сделать? – тихо спросил Михаил.
– Вот это уже разговор, – чуть повеселел командующий. – А то утром эвон как кочевряжиться стал! А я этого не люблю. Не люблю!.. А задание тебе такое: я от этих предателей ультиматум получил. Они хотят, чтоб мы сдали оружие, сняли караулы и приступили к мирному труду. Я ихнее коварное нутро насквозь вижу. У них ведь теперь никакой идеи не осталось, а потому они борются лишь чтобы хлебом брюхо свое набить. А я и моя Республика храним и будем хранить идею мировой революции. Мы должны освободить народы всей земли! И оружие не сдадим!.. Вот это им и передай. И скажи, пускай более к нам не суются. Иначе мы немедленно начинаем боевые действия. Тогда пускай пеняют на себя. Один мой орел ихнего взвода стоит.
– Хорошо! Я согласен! Я все передам! – горячо пообещал Михаил.
Командующий что-то заподозрил в этой горячности и постучал носком сапога по могиле.
– Гляди, лекарь. Батя твой у меня, здесь лежит…
– Не бойтесь, я все скажу, как надо!
– И вернешься назад.
Он чуть помедлил и согласился:
– Вернусь…
– Ладно, я тебе верю. – Командующий заглянул в глаза и еще больше подобрел. – Айда теперь, на ночлег тебя сведу. В свою избу.
Они снова пошли через огород, мимо часового возле церкви, взявшего «на караул», и снова по огородам, по лопухам и сухой крапиве. Возле похилившейся избенки командующий остановился. В низком окошке тускло отсвечивала горящая лучина.
– Вот здесь я жил при проклятом царизме, – сообщил он. – А теперь редко захожу. Все больше при штабе…
В избе, в пустом переднем углу с лучиной сидела молодая женщина в туго завязанном черном платке и пряла куделю. Веретенце стремительно вращалось в ее руке, прыгало на колено, потом на скамейку, на пол, гуляло волчком к печи и вновь возвращалось в руку. Пока Михаил глядел на пряху и танцующее веретено, командующий стащил с себя ремни, рассупонился и облегченно уселся за стол.
– Ну-ка, собери ужинать, – приказал он женщине и пригласил Березина к столу.
Женщина достала из загнетка чугунок, высыпала на столешницу картошку в мундире, подала хлеб, соль и снова уселась за пряжу.
– Вот жил тут и думал: зачем я родился? Зачем живу? – продолжал командующий начатый рассказ. – Ох, как скушно было жить! Аж зубы ломило, до чего пустая жизнь была. Дак я больше спал, чтоб время скоротать. А во сне всю дорогу видал себя совсем другим человеком. Приснится, будто я орел. Поднимусь высоко-высоко, аж жутко сделается, и летаю, летаю. Кружу эдак над землей, а она ма?аленькая, людей дак совсем не видно. И не дай бог меня разбудить в тот момент! Прямо-таки набрасываюсь на людей, как истинный орел! И уж тогда мне слова поперек не скажи! А ежели сам постепенно на землю сяду – тут хоть голыми руками бери и делай что хошь. Вялый делался как трава. Сны мои эти кругом все знали и не будили. А твой батька не знал! – он очистил картошину, макнул в соль и проглотил, почти не жуя. – Не знал про то
