осторожно вышел в сени и, нашарив выход, шагнул на крыльцо. И тут же за его спиной вырос рыжий порученец.
– Куда? – спросил он еще ломким, подростковым голосом.
– Не спится, – замялся Михаил. – Хотел свежим воздухом подышать.
– Дышать можно, – разрешил порученец. – Со двора ни шагу.
– Благодарю вас.
Михаил спустился с крыльца и встал, опершись на забор. Ночь была теплая, тихая и даже немного душная. Возле ног что-то прошелестело, и Михаилу почудилось – веретенце. Он огляделся, но вокруг было пусто. «Боже, мне уже чудится, – он сжал голову руками. – Галлюцинации… Надо вызвать резкую боль».
Он закусил большой палец в суставе, стиснул зубы. Боль ударила в спинной мозг, он терпел.
Надо во что бы то ни стало сохранить здравый рассудок. Эталон рассудка. Положить его, как горящий уголек, в ладони, сжать и дуть, дышать на него, как дышат на замерзающего птенца. Терпеть боль и поддерживать горение. И потом вздуть пламя разума.
А если все не так? Все наоборот? Люди в своем уме, а он один – болен? Что, если эта гигантская работа по перестройке мира есть реальное логическое действо, новая ступень в совершенствовании разума, нормальное состояние бытия? Он же, врач, после пяти лет у операционного стола напрочь утратил связь с миром, безнадежно отстал и теперь лезет с суконным рылом в калашный ряд? Теперь ему все кажутся душевнобольными, а у человечества просто-напросто рождается новый разум, иное, неведомое доселе виденье мира…
«Но отчего же такая жестокость? – он разомкнул зубы и увидел на пальце кровь. – Неужели силы добра угасают и мир повернул назад, к мраку и дикости?.. Или рождение обязательно связано со страданием и кровью? Потом все будет хорошо…»
– Иди на место, – приказал порученец, прервав размышления. – Ступай вперед.
– Послушай, мальчик… – начал было Михаил, однако рыжий оборвал:
– Я – боец мировой революции! А не мальчик…
– Сколько же тебе лет?
Порученец надменно хмыкнул, сказал с вызовом:
– Тринадцать!
– Какой же ты боец… – вздохнул Михаил. – Ты еще ребенок.
Рыжий засмеялся и весело выматерился.
– Топай, вражий недобиток! Не то пощекочу вот штыком-то!
Михаил поднялся на крыльцо, но остановился перед дверью: за нею был черный, непроглядный мрак.
– Неужели тебе уже приходилось… убивать? – спросил он.
– А то как же! – хвастливо признался рыжий. – На что мне винтовка дадена?
– Кого же ты убивал?
– Нешто врагов у республики мало?.. – усмехнулся он и прикрикнул: – Ладно, двигай! Больно много знать хочешь!
Михаил шагнул через порог, в темноте, ощупью, отыскал вход в чулан и торопливо, с холодящим страхом, спрятался за дверью. Он поискал рукой по косяку, но запора изнутри не было.
– Безумие, – сказал он шепотом. – Безумие!
И сам испугался того, что сказал. Вдруг стало зябко, хотелось укрыться с головой, сделать себе норку, гнездышко и, затаившись там, греться своим дыханием. Он нашарил стену и вдруг наткнулся на плотные, суконные тюки, сложенные на полу. Один оказался развязанным, и Михаил вытащил какую-то одежину. Это оказалась грубая, солдатская шинель, причем старая, в дырах и резко пахнущая карболкой. Он разворошил початый тюк, угнездился и затих. Запах карболки, привычный и вездесущий, как-то незаметно успокоил его. Михаил зажмурился и сразу услышал слегка дребезжащий звук – будто веретенце прокатилось по полу. Он закусил палец, и боль приглушила призрачный шорох.
Он так и заснул, ощущая боль, и спал, пока не разжались зубы. Не открывая глаз, он почувствовал, что в чулане кто-то есть, причем совсем рядом, в изголовье. Михаил отвернул край шинели: лунный свет проникал сквозь зарешеченное оконце и казался необычно ярким.
– Кто здесь?
– Я, – отозвался низкий женский голос, и Михаил узнал пряху. – Все спят, не бойся.
Он запрокинул голову: лицо дочери командующего, окаймленное черным платком, бледнело в призрачном свете и напоминало лунное сияние.
– Где твой брат? – спросила она.
– Он погиб… Его убили под Перекопом, – растерялся Михаил.
– Другой, сродный, Андрей?
– Я ничего не знаю о нем, – вымолвил он. – Я хожу и ищу… Отца нашел, а его… Мне показалось, вы все знаете. И будущее…
Пряха вздохнула и заслонила собой окошко. Наступил мрак.
– Его будущего я не знаю. Нить оборвалась… Он не покорился доле своей, чужой дорогой пошел. Обманул судьбу… Остановить хотела – не смогла. Хотела выдать его, когда он по лесам скрывался как зверь. Знала, что не тронут. А он ушел.
– Правда, что вы знаете будущее? – спросил Михаил, ощущая, как твердеют губы и цепенеет тело. – Всех людей? Что и с кем будет?
Он уже не сомневался, что она действительно знает будущее, и неуемная, жгучая жажда сейчас же, немедля спросить, охватила разум. Едва сдерживая нетерпение, Михаил ощутил, как торжествует и страшится душа. Стоит задать один вопрос – что будет с миром? – и ему откроется истина, о которой мечтало человечество всю свою историю. Только бы не упустить случая! Только бы не забыть!
– Знаю о тех, чья нить еще прядется, – сказала она. – А чья оборвалась, о тех и Господь не знает.
– Что же будет теперь с Андреем?
– Что со всеми бывает, – ответила пряха. – Как только человек пойдет чужим следом, так, кроме смерти, от него и ждать нечего.
– А выпадало ему что? – спросил Михаил, с трудом шевеля немеющим языком.
– Детей учить, – сказала пряха. – Родил бы он двенадцать ребятишек и ни единой смерти не принес бы, ни одной души бы не сгубил. Напротив, ему отпускалась праведная доля на веки вечные. Двенадцатый сын его принес бы миру свет и добро. Но пошел другим путем, и над собою волю потерял.
– Можно ли поправить… изменить хоть что-нибудь?!
– Можно… Только потом станет еще хуже.
Он почему-то верил каждому ее слову, напрочь забыв, что он – врач и что перед ним женщина, которую считают больной. Голос ее впечатывался в сознание, и то, о чем говорила она, не подлежало сомнению – леденящее оцепенение было доказательством истинности ее слов. Он понимал, что прикасается сейчас к запретному и непостижимому, испытывая то же самое чувство, какое испытал однажды, когда впервые прикоснулся к живому человеческому сердцу, освобождая его от раздробленных осколков ребер.
– Что же будет со мной? – решился он наконец.
– Я потянула твою нить, – сказала пряха и высвободила свет, льющийся из окошка. – Тебе не нужно знать своего будущего.
– Почему же?
– Узнав его, ты станешь искать другой путь. И не сделаешь того, что предназначено судьбой.
– Предназначенное мне так страшно? – спросил Михаил.
Она молчала, и лицо в лунном свете казалось мертвым.
– Ну, скажите? Что-нибудь? Хотя бы намек! – взмолился он.
– Твоя нить – белая, – нехотя проронила пряха. – Но слишком суровая.
– Что это означает?! Белая – значит, смерть? Смерть?
– В неведении жить легче…
– Завтра мне идти к ним, – вспомнил Михаил. – Ваш отец посылает… Я пойду! Но чем все закончится? Что случится завтра?
