батька твой и нарвался. Начали меня пороть его холопы, а я заснул под розгами. Как раз ко сну приспичило. Заснул и стал подниматься, кружить эдак над землей. Только поднялся на должную высоту, батька твой и давай толкать. Будит, вставай, мол, хватит с тебя. Вроде жалеет… И на самой орлиной высоте разбудил! Тут и поплатился! – он погрозил ножиком. – А вот не буди человека, когда он – птица!
– Ой, что-то к нитке приплетается, тятя! – вдруг закричала и бросила веретено женщина-пряха. – Нет, невозможно!..
– Да замолчи ты! – оборвал командующий. – Дай с человеком побеседовать.
Пряха боязливо взяла веретенце, смотала нитку и оторвала ее от кудельки, приживив в другом месте. И снова отправила гулять веретено по всей избе.
– Он меня и разбудил на свою шею и на шею мирового капитала, – успокоившись, заговорил командующий. – Глянул – батюшки! Какая несправедливость творится! Народ совсем цари измордовали, капиталисты ограбили. Терпеть далее нельзя. Создал я свою армию, ввел революционно-стальную дисциплину и, выполняя заветы Анисима, пошел брать Есаульск. Взял штурмом. Взял и сел там. Народу – свободу, эсплататоров – под приговор, а добро ихнее самолично по справедливости распределил. Но чую… Веришь, самым нутром чую – нет мне настоящего полета. Что там Есаульск?.. Бывало, ночей не спал, все думал, думал, аж голова болела. Мысль, она ведь тоже вроде орла: поднимется над землей и летает. И чуть токо я сам не долетел, чуть токо самой главной революционной идеи не достал! Ведь сам бы мог с высоты- то генеральную карту революционных сражений увидеть!.. Тут и пришел ко мне враг, ненавистный враг Анисима Рыжова и всего трудового человечества. А стал первейший друг и мой помощник. В том и состоит великое революционное прозрение, чтобы во враге увидать друга!
Он сделал паузу, ждал, когда собеседник оценит дорогую и выстраданную мысль. Однако Михаил слушал его в глубокой задумчивости и очарованно следил за гуляющим по полу веретеном.
– Может, и ты мне другом станешь, – предположил командующий с тоскливой хрипотцой в голосе. – Комиссар так стал мне вроде брата. Мы с ним на Индию собирались идти. Добить хотели всех внутренних врагов и в поход…
– На Индию? – встрепенулся Михаил. – Зачем?
– Чтоб освободить угнетенный индийский народ от проклятого капитализма, – с достоинством и тоской произнес Мамухин. – И зажечь немеркнущий свет свободы великой Идеи мировой революции.
– Разве идея может светить? – невпопад спросил Михаил и тут же поправился. – Нет, идея мировой революции? Что же, революция должна светить вечно?
– Идея должна светить, – строго уточнил командующий. – Комиссар мой все про нее знал. И говорил хорошо… В тайны я тебя посвятить не могу, ты пока еще враг и вражий сын, но Идея еще вечнее солнца!
– Идея – это то, что придумано человеком! – возразил Михаил. – И что живет в его сознании. Вне человека идей не существует.
– А хрен тебе! – обрезал Мамухин. – Революционная существует. Она должна быть – во! – как кусок хлеба! Комиссар так говорил про нее: берешь в руки – имаешь вещь. Но за такой Идеей не шибко пойдут! – он погрозил пальцем. – Когда хлеба поешь, в сон тянет!.. Идея, она должна быть еще… Как это научно сказать? Забыл… Ну, в общем, по-нашему, немножко с придурью.
– Может, с романтикой? – подсказал Михаил.
– Нет, он как-то по-другому говорил, – отмахнулся командующий. – Чего-то похоже, но по?другому… А зачем придурь-то нужна Идее? – он сощурился, придвинулся к собеседнику. – Чтоб человеку интересно было! Чтоб он не спать хотел, а мозгами шевелить! Ну-ка в России дай-ка Идею без придури? Пойдут за ней? Увидят ее немеркнущий свет? Хренушки!
– Тятя, горе нам будет, горе, – вмешалась пряха, глядя на нить. – Посмотри…
Командующий вскочил, замахал руками:
– Замолкни, дура! Накаркаешь!.. – и, согнав с лица возмущение, добавил: – Кругом предательство, кругом измена. Вот и дети родные… Горе, горе! А мне надо свет революции нести! Я для этого дела на свет появился!
– Тятенька, ну вот же оно, вот! – воскликнула дочь. – К нити приплетается, черное да горькое.
– Ты вроде лекарь, всякие болезни знаешь, – развел руками Мамухин. – Какая у нее?.. Мы тут казармы ставим, чтоб наладить поголовное обучение для дальнейших походов и триумфальных шествий, а она молотит – сгорят! Да кто посмеет зажечь-то?
– Сгорят, тятенька, – вздохнула пряха. – И дым черный к небу подымется!
– Вот что с нее возьмешь? – опечалился командующий. – Болеет. Ты, если лекарь, поглядел бы моих ребятишек? – вдруг попросил он. – Младший мой еще куда ни шло, в ангела играет. Он в детстве тонул и после на голову ослаб. А эта-то дурища! Будто раз на покосе увидела, как папоротник цветет. И будто надрала тех цветов и теперь все наперед знает, что будет… Вранье! Папоротник не цветет никогда, а что наперед будет и так известно – мировая революция… Погляди! Может, снадобья какого дать?
– Мировой революции не будет, – вставила пряха, отчего командующий подскочил и грохнул кулаками по столешнице. Картофелины подпрыгнули, скатились со стола и разбежались по темному полу как мыши.
А Михаил впился глазами в руки ее, тянущие нить пряжи, и ощутил колковатый озноб на затылке.
– Что же будет, сударыня? – тихо спросил он. – Что будет с миром?
– Не сметь! – рявкнул командующий. – Обоим молчать!
– Но вы же просили посмотреть вашу дочь! – растерялся Михаил.
– Посмотреть, но не разговаривать!
– Простите, тогда я не смогу ничем помочь…
«Пожалуй, она – единственный здесь здоровый человек, – подумал Михаил, глядя на пряху. – Или я тоже схожу с ума?..»
– Она тебе нагородит семь верст до небес, – проворчал командующий. – Ты только слушай… Говорят тебе, дурь на себя напустила! Дурь и надо лечить. Если есть снадобье – давай.
– Такого снадобья нет, – развел руками Михаил.
– Где-нибудь-то есть, поди? – усомнился командующий. – В Германии, допустим, или в Англии?
– Не знаю, может быть, и есть…
Командующий тяжело вздохнул, разжал кулаки.
– А если б не предали Идею, давно бы уж по всей Европе революция шагала, – мечтательно проговорил он. – К Америке б подходила… Я б сейчас спросил у тамошнего пролетарьята про лекарство – вмиг бы прислали, – он доверительно приблизился к Михаилу. – Думаешь, легко мне: я – вождь, а дети у меня навроде дураков? Нелегко…
Веретенце погуляло по избе, заглянуло за печь и вдруг подбежало к Михаилу, затанцевало у ног, будто живое, будто куда-то приглашало или что-то спросить хотело, но, так и не решившись, вернулось к пряхе.
– Замуж хотел ее отдать, – загоревал командующий. – Говорят, хорошо лечит… Кого ей только не приводил, да и многие сами сватались, в родню ко мне метили… Ни за кого не желает. Я б ей и принца добыл, но что граждане моей республики скажут? У революционного вождя зять – царский отпрыск?
– Только за принца пойду, – откликнулась пряха. – Дождусь и пойду.
– Слыхал? Что отцу отвечает?.. Конешно, если б принц был революционно настроенный алимент – другое дело. А младшему, Леньке, тоже. Тому ангелицу подавай! Где ее среди нынешних баб и девок сыщешь?
На сей раз веретенце подлетело и коснулось ноги Михаила. И так же мгновенно отпрянуло, смущенно закружилось, и Михаил понял, что это какой-то знак. Командующий не мог видеть знака, но вдруг насторожился, тревожно поглядел на обоих и засобирался.
– Пошли, дипломат! Ночевать в штабе будем.
Они вышли из избы. Пряха даже не обернулась, только веретенце ее проводило до порога и поклонилось вслед. Рыжий порученец – приемный сын командующего – ожидал их у дверей и без всякой команды последовал за ними тенью.
В штабе командующий определил Михаила в кладовую и, приказав спать, отправился проверять посты на заставе. Михаил выждал четверть часа и тихонько потянул дверь на себя – оказалось, не заперто. Он
