дежурке, а чаще всего на скамейке под стеной КПЗ или в каптерке у старшины отдела. Сидел, нюхал, слушал, приглядывался, и хорошо становилось на душе старого сотрудника. Здесь никогда не говорили такие пошлые, простонародные слова, как милиция, милиционер, служба. В ходу были другие, точные, по-своему изящные, веские, как пистолет в кобуре, и всегда загадочные для постороннего – органы, сотрудник, работа. Даже и это повязывало незримыми нитями, из которых и ткалось высокое понятие – честь мундира.
Его называли здесь по-свойски, но и уважительно – дед. Он был на равных, когда вечерком дежурный по отделу гонял бригадмильца за бутылочкой, над ним изредка подтрунивали, имея в виду одинокое, без старухи, житье; он мог запросто войти к кому-либо в кабинет, покурить, спросить, что новенького. Деревнин был для сотрудников вроде небольшой отдушины в нудном и суконном милицейском житье-бытье. И года не прошло, как все забыли, откуда и каким образом появился при есаульских органах Деревнин. Казалось, он тут вечно, и, стесняясь выглядеть дураком, никто и в ум не брал спросить, кто он на самом деле, почему ошивается возле милиции и что ему надо. Это как раз и нужно было Деревнину, чтобы поддерживать в себе состояние принадлежности к органам, ибо, потеряв такую связь, он бы потерял вкус к жизни, что так часто случается с пенсионерами.
Однако спустя три месяца после пожара, когда купол, на котором стоял Есаульск, дал просадку и река Повой, шатнувшись к городу, начала подмывать берег, Деревнин потерял покой. Никто еще не ведал о том, хотя геологов было пруд пруди. После осеннего паводка высокий, до двадцати метров, яр почти стал отвесным, а раньше он имел горбатый песчаный склон. Деревнин стал реже появляться в милиции и почти все время находился на берегу возле монастыря или у воды, для блезиру прихватив удочку. Он закидывал леску с крючком без червяка в посветлевшую воду, а сам глядел на песчаную толщу, будто отрезанную ножом. Если за слабосильное осеннее половодье столько съело берега, то что же будет весной?.. Он забирался на яр и, сделав метр при помощи спичечного коробка, измерял расстояние от обрыва до монастырской стены. Оставалось три метра семнадцать сантиметров…
Расстояние очень опасное…
Но никому еще не было дела. Всю зиму он жил в тревоге и ночами изобретал способы, как остановить крушение берега. Будучи на строительстве Москанала, он видел, как укрепляют берега от размыва, как строят дамбы и шлюзы. Деревнин придумал способ: следовало вдоль всего яра по урезу воды забить несколько тысяч свай, а уже на них завязать ряж из бревен, который потом забутить камнем и глиной. Он все рассчитал, предусмотрел и, прежде чем начать что-то предпринимать, стал ждать весны.
А весна унесла один метр три сантиметра суши!
Дурная вода грызла берег на глазах. Земля откалывалась от своей материнской толщи, зависала над водой, затем без всплеска, «солдатиком», уходила в пучину.
Это была трагедия…
Милиция Нефтеграда располагалась в соединенных между собой и выстроенных в виде бублика вагончиках. Возле них полукругом стояли жилые вагончики, а внутри, в самом центре, в замкнутом пространстве было КПЗ. Деревнин разыскал паспортный стол, вошел в тамбур вагончика и поднял руку, чтобы постучать в дверь. Поднял и замер.
На двери была прибита новая табличка: «Уполномоченный паспортного режима тов. Березин Н. И.»
Ему сразу же привиделась старуха с собакой, бредущая по густой траве монастырского двора. «Ишь ты, живы, – тихо изумился он. – Этот наверняка того корня… Значит, где-то близко живут.. А я и не знал».
Он постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. За столом над бумагами сидел молоденький лейтенант в отглаженной, новенькой гимнастерке. Она сидела на Березине, будто влитая, и пристегнутые золотистые погоны, твердые, наверняка с целлулоидными пластинками, щеголевато нависали вперед. Пронзительно синий цвет ее и ласковость новой ткани вызывали легкое возбуждение. К тому же глаза у лейтенанта были синие, и это сочетание, и то, как упруго перетягивает широкую спину ремень портупеи, говорили лишь об одном – пойдет у него служба! Личит ему, как говаривали раньше, милицейская форма. Правда, лицо не совсем подходящее. Нет твердости, сурового взгляда, нет еще чекистского прищура, да это все наживное. Посидит, потрется среди старых сотрудников, напитается духом органов и далеко пойдет!
И еще отметил Деревнин, что порода та, березинская. Если бы ему шрам на лицо, так перекреститься бы захотелось, как похож. Судя по возрасту, наверняка внук, да и инициалы больше для внука.
– Товарищ лейтенант, – начал Деревнин официально, однако вкладывая в слова ту независимость, которая должна напоминать Березину его молодость и короткую службу в органах. – Товарищ лейтенант, говорят, вы историей интересуетесь? Старину собираете?
Березин широко заулыбался и встал, показывая тем самым, что воспитан и уважает пожилых людей.
– Интересуюсь… Да вы присаживайтесь!
Деревнин сел, но не к столу, где могут сидеть допрашиваемые и посетители, а к стенке, у окошка.
– Это хорошее дело, я вам скажу, – одобрил он. – А то нынче все ровно помешались: нефть, нефть!.. Вон город из-за нее спалили, а людей по баракам распихали. Оно, понятно, коммунизма без нефти не построить, да ведь и без истории не обойтись.
Лейтенант расцвел от удовольствия.
– Как хорошо, что есть еще понимающие люди! А то черт-те что творится. Никому ничего не нужно.
– Вот и я говорю, – подхватил Деревнин. – Одними полезными ископаемыми сыт не будешь. Для души надо, для воспитания подрастающего поколения. А на чем его воспитывать? На истории. На любви к родному краю, на примерах жизни отцов и дедов. Ведь и так все растеряли, все похерили. А будущему поколению каждая старая безделушка станет дорога. Все надо сохранить, сберечь по?хозяйски. И нас потом не один раз добрым словом помянут.
– Что вы! – замахал руками лейтенант и возбужденно заметался возле стола. – Кто об этом думает?.. Город сгорел, все архивы сгорели, предметы жизни, быта, старого уклада – все в пепел превратилось. Опять все с начала, опять начинать с пустого места! Да что там говорить!.. – Он склонился к Деревнину. – У нас люди потерялись – никто не ищет! Арестованных, которые в КПЗ сидели, во время пожара догадались выпустить. Вот теперь их ищут. А больше тысячи народу исчезло с концами – хоть бы кто пальцем шевельнул. Я делаю запросы – как в воду канули.
– Неужто? – удивился Деревнин.
– В самом деле! Нигде не объявлялись, а уж год прошел. – Лейтенант вздохнул. – Прихожу в школу, говорю, ребята, давайте на пожарище раскопки делать. Ведь скоро сроют, а мы бы хоть что?нибудь, да спасли. Нет… Не интересно. Возле буровых вышек часами могут стоять, а что под ногами пропадает – не интересно. А знаете, я уже столько экспонатов нашел! Такие удивительные вещи попадаются! Например, настоящее бронзовое литье восемнадцатого века, старинные ручки от дверей, шпингалеты, посуда – художественные произведения!
– Эх, лейтенант, лейтенант, – вздохнул Деревнин и передразнил: – Шпингалеты, чашки-ложки… Есть кое-что поважней!
– А что? – оживился Березин.
– Монастырь, к примеру! Видал его?
– Видел, – чуть растерялся лейтенант. – Так он не сгорел, стоит…
– Пока стоит, – оборвал его Деревнин. – Да скоро рухнет! Последний исторический памятник.
– Почему рухнет? – удивился Березин. – Сносить собираются?
– Потому что берег размывает! – рубанул Деревнин. – По метру в год!.. И никому дела нет. А там бы можно было музей организовать!
Лейтенант механически сел на стул, покачал головой и засмеялся от радости:
– А мне и в голову не приходило!
– Ничего, ты еще молодой, – успокоил Деревнин. – А такие мысли к старости только приходят… Там надо берег укреплять. Надо общественность поднимать, в газету писать, мало будет – в Москву!
– Спасибо, что ума вставили! – по-мальчишески восхищенно поблагодарил Березин. – Я за это дело возьмусь!
– Берись, берись давай, – подбодрил Деревнин. – На стариков не надейтесь, мы свое отжили, а вам жить… Сам-то ты откуда родом?
– Издалека, – протянул лейтенант. – В Северном Казахстане родился.
