– Да… В степях, значит? – понимающе сказал Деревнин. – A наши места лесные, можно сказать, заповедные были, пока нефть не нашли. Тайга кругом, и вся жизнь в таких городках была.
– Я знаю! – разулыбался лейтенант. – Тут моя прародина. Я же после пединститута сюда приехал, по распределению. Да по комсомольской путевке в милицию угодил. Правда, ненадолго. Закончится паспортизация, уйду в школу.
«Так тебя и отпустили, – подумал Деревнин. – В органы попал – двадцать пять лет барабанить…»
– Родители из этих мест? – осторожно спросил он, будто бы из уважения.
– Даже деревня такая была – Березино, – горделиво сообщил лейтенант. – Там сейчас дед мой живет, переехал. И прадед, и прапрадед жили. Село красивое, дома высокие, смеются стоят, а народ…
– Слыхал, слыхал, – равнодушно бросил Деревнин. – Разбегается, поди, как паспорта-то давать стали?
– Да нет, – пожал плечами Березин. – Народ там запуганный, тихий – смотреть тошно. А нищета какая…
– Где сейчас богато живут? – Деревнин покачал головой. – Кругом нищета. Колхоз, он всех под монастырь подвел. Вон, один богатей, Чингиз! За нефть готовы с мужика последние штаны снять. Кормилец-мужик задницей сверкает, этот на золоте ест. Где справедливость?
– А была она? – тихо спросил лейтенант. – К крестьянину ее никогда не было. Если бы нефть за границу не гнали, и Чингиз сверкал бы.
– Так-так, – подтвердил Деревнин. – Земля-то труда требует, а нефть что? Качай да продавай… Ну, с монастырем-то надо решать. – Он поднялся. – Уж не забудь, товарищ лейтенант, похлопочи.
– Постараюсь обязательно! – горячо заверил Березин. – Простое, а зовут-то вас как?
Деревнин рассмеялся, развел руками:
– Зовут-то?.. Да я тут известный. Дедом меня все зовут. Дед, дед, кричат. Я уж и привык. Чего обижаться, раз дед? А мне нравится!
Он вышел из паспортного стола, ходом миновал милицейский квартал, поплутал лабиринтом между вагончиками и оказался возле трубы, из которой текла вода. Забредя в лужу, он подставил шею под струю, вымыл лицо, руки и напился. Было такое ощущение, что вырвался из жаркой, останавливающей сердце бани.
Делая круги, Деревнин добрался до своего вагончика, закрылся на внутренний замок и сел у двери.
Следовало все обстоятельно продумать и взвесить. Может быть, зря ходил к этому молокососу? Зря себя обнаружил?.. Нет, все равно бы столкнулся, так лучше первому прийти. Ладно, внучок – птенец желторотый, ему уши «притереть» – раз плюнуть. А что с дедом делать? Живой, бродяга! Ему же лет под семьдесят… И как они умудрялись выживать? Заговоренные, что ли?.. Придется уезжать. Они мне здесь житья не дадут, все равно рано или поздно старик объявится. Уезжать. Только куда? Назад в Сыктывкар нельзя, там еще не забыли… Но почему мне уезжать? Он тут останется, а мне ехать?
Наверное, зря затеял с монастырем! Эх, зря! Пусть бы он валился к чертовой матери. Ну, посыплется из ям, так что? Он-то при чем? Да и в ямах-то, поди, труха осталась… Нет! Нельзя допускать! Ни в коем случае! Пускай лежит и труха, пускай с песком там смешивается, пускай там будет музей-размузей, лишь бы землю не ковыряли, лишь бы на белый свет ничего не показывалось!
А со стариком? Может, взять наганишко да пойти шлепнуть? Народу пришлого много, бичи со всего света слетаются. На иную рожу глянешь – по десятку статей написано, по три-четыре ходки в зону… Да ведь никогда в жизни не совершал ничего противозаконного. Если не считать Голева с бабой. Так ему, людоеду, так и надо!.. К тому же по молодости случилось, по глупости. И теперь нельзя! Пускай живет. Глядишь, скоро сам приберется. Нет, нельзя нарушать законов!.. Может, старик подзабыл, как все было? Лет-то сколько прошло? И если разобраться, так он, Деревнин, спас от смерти Березина. Ведь условно расстреливали-то! Условно!.. Березин помнит. Да пусть помнит! В конце концов, кто виноват? Служба была такая…
Внук приехал в субботу, когда дотапливалась баня. Приехал в форме, на милицейском «черном воронке» и, отпустив его, снял фуражку, огляделся и пошел к воротам.
Андрей Николаевич сидел на крыльце возле дымящегося самовара и вязал свежие веники.
– Переодевайся, не пугай народ, – хмуро сказал он, не здороваясь. – Говорил же, не езди сюда в форме. Что, переодеться лень?
– Не успел, дед, – засмеялся Коля. – Начальник машину на полтора часа только дал… Баня готова?
Дед не ответил, затягивая веник шпагатом. Руки у него были заскорузлые, с трещинами на сгибах пальцев: Андрей Николаевич все еще обживал свою усадьбу, простоявшую пустой двадцать четыре года. Хорошо крытая драньем, крыша выдержала, и дом сохранился, хотя и здорово постарел. Конечно, огород зарос, дернина едва лопатой прорубалась, прясла попадали, так что заново пришлось городить все заборы. Всю весну с дедом пластались, а сейчас вон уже картошка по пояс выросла, цветет, и лук хоть косой коси, и свекла, морковка, репа: отдохнула земля. Правда, и трава прет, поли не поли эту дурнину, за один год не выведешь…
Коля рассупонил портупею с пистолетом в новенькой кобуре, снял гимнастерку, рубаху и уселся рядом с дедом. Как только Андрей Николаевич переехал на родину, в Березино, и стал жить на земле, сделался ворчливым и даже каким-то прижимистым. Однажды Коля привез с собой на выходной ребят из милиции – двое с ним вместе по путевке пришли, ни родни у них, ни кола, ни двора, – так дед потом три недели ворчал и предупреждал, чтоб не возил больше чужих в Березино. Мол, я вам тут не лакей баню топить да кормежку готовить. Вы, как жеребцы, ржете да скачете, и все вам подай-поднеси…
Коля считал, что дед испортился оттого, что, приехав сюда, не застал свою мать, то есть прабабку. Сразу заметно было, из деда словно воздух выпустили. Выглядел он всегда моложаво, своих лет не дашь, а тут стареть начал, как покинутый хозяином дом. Года не прошло, как здесь живет, кажется, и работа по хозяйству ему в радость и на пользу, однако на глазах вянет старик. Вздумал же какой-то дурак дать прабабке паспорт! Она и раньше, до паспорта, все порывалась уйти, и каждый раз ее задерживали и возвращали домой. Ну, а как получила, так сразу ушла, и ищи теперь ветра в поле. Коля объявил ее во всесоюзный розыск, и теперь по всей стране была расклеена листовка с портретом.
– Ну? – не вытерпел дед. Это означало, нет ли каких вестей о прабабке, матери Мелитине.
– Тишина, – сказал Коля. – Да ты не переживай, дед. Она старуха приметная да еще с собакой ушла. Найдем.
– Вы найдете, – заворчал дед. – Может, ее и в живых нет?
– Розыскники по трупу бы опознали, – нашелся Коля.
Дед связал веник, бросил его на ступени.
– Как из тебя эта милицейская зараза лезет!.. Старуха, труп… Это же прабабушка твоя! Моя мать!
Коля смутился, приобнял деда.
– Прости, дед… К языку пристает, прости.
Андрей Николаевич поднял веники и молча удалился в предбанник. Он был недоволен, что внук оказался в милиции. Коля окончил в Томске педагогический институт, историческое отделение, готовился идти учительствовать, однако в связи со всеобщей паспортизацией очутился в органах. Андрей Николаевич никак не мог понять, насколько по своей и насколько по чужой воле это произошло. Сам же внук клялся и божился, что ему не отдавали в институте диплом, пока он не дал согласия на милицию. Однако если не по собственной охоте пошел, тогда бы отчего все время ходил в форме, при пистолете и будто бы козырял этим. Видно же, когда человек любит мундир и когда его ненавидит.
Но если Колю насильно впрягли в службу, то он теперь словно один к одному начинает повторять его, Андрея Николаевича, судьбу.
Это болело так же, как болело по ушедшей в никуда маменьке, матери Мелитине…
Сыновья Андрея Николаевича, Иван и Петр, жили в Северо-Казахстанской области, дочери – Люба, Лиза, Лена – рано повыходили замуж и разъехались по белу свету. Но с ними все сразу было ясно: отрезанные ломти. А вот то, что сыновья отказались вернуться на родину, удручало Андрея Николаевича. Как он ни старался выковырнуть их из сухой, степной земли и пересадить в родную, ничего не получилось. Иван и Петр жили в одном целинном совхозе, в одном двухквартирном доме, держались друг за друга, как малые дети в ветреную погоду, держались за эту горячую, изъязвленную солончаками землю, словно голодные за кусок черствого хлеба. Летом от черных бурь, от земли, поднятой в небо, меркло солнце; зимой
