от буранов и снежных заносов нельзя было выйти из дома. А они жили, радовались и ничего лучшего не желали. В пятьдесят шестом году, когда Андрей Николаевич впервые приехал к сыновьям в степной совхоз, то застал их уже обкоренившимися мужиками. У обоих семьи, дети, хозяйство, но ни один из них так и не выучился. Старший, Иван, до войны закончил десятилетку, Петр – девять классов. На том и остановились, и никакой науки, кроме хозяйской и житейской, не хотели.
Вся надежда Андрея Николаевича оставалась на внуков. А было их уже двенадцать душ. Коля – самый старший из них, сын Иванов, рос балбес балбесом среди послевоенной шпаны, однако обсыпалась с него шелуха, появился умишко – и парень, на глазах перерождаясь, потянулся к учебе. И историческое отделение пединститута выбрано было по настоянию Андрея Николаевича. Забрезжил свет перед ним: закончит Коля институт и поедут они вместе учительствовать на свою родину. Дед и внук в одной школе, с одними детьми…
Приехали. Внук милиционер, дед крестьянствует.
Андрей Николаевич размешал угли в каменке, вытащил и сунул в ведро с водой недотлевшую головню, затем поддал, чтобы выгнать остатки угара, и пошел собираться в баню.
Временно, на период паспортизации…
А если, как и у него, надолго? Навсегда?..
Париться начинали по всем правилам, с разминки, с разогрева, от третьего пота, когда задышит тело и запросит жара. Внук давно втянулся в норму деда, хотя изредка покрякивал и похваливал дедово сердце. Он не знал, что когда-то мучила это сердце грудная жаба, которая не то что банного пара, а и комнатной духоты не могла терпеть. Дед в бане был диктатором, хотя Коля все время повторял, что в пределах бани все равны. Андрей Николаевич ложился на полок и командовал:
– Поддай!
Коля опрокидывал ковш на каменку, предварительно заперев двери на крюк, надев шапку и рукавицы, брал два веника и начинал работать. В стене на уровне полка была прорезана специальная дыра. Когда голова не терпела, дед вынимал затычку и высовывал голову на улицу. И тогда казалось, что тело горит в аду, а голова тем временем находится в раю. Потом дед укладывал внука, заставляя голову держать в холоде, и начинал парить.
После первой ходки они вывалились в предбанник, растянулись на полу возле ведра с квасом. Отпыхались, попили, пришли в себя.
– Слушай, дед, ты когда последний раз в монастыре бывал? – вдруг спросил Коля.
– В каком?
– Да в этом, – кивнул внук. – Где лагерь был.
– В тридцать третьем, – сказал Андрей Николаевич.
– Да нет. – Коля сел, привалившись к стенке. – Вот уже, когда сюда переехали…
– Не бывал, – бросил дед. – Мне в Березине места хватает.
– Понимаешь, тут один старик ко мне пришел, – начал внук. – И хорошую идею подал. Музей там организовать, в монастыре. Я в тот же день пошел, посмотрел… Страшно там. Бараки эти, крыши провалились, травища кругом нетоптаная. А в соборе еще фрески видно, и копоть черная, пыль… И ни души. Только голуби под сводом трепещутся. На улице ветер, в монастыре же ни одна травинка не шелохнется. Какой-то страшный покой.
– Ну?
– Я подумал, может, правда, сделать музей? Только ничего там не делать, а так и оставить, как есть. – Внук смотрел на деда, но тот лежал лицом вниз, уткнувшись головой в веник. – Чтобы бараки, колючая проволока. И трава… Чтобы ничего не менять. Как, дед?
– Никак, – буркнул Андрей Николаевич. – Попробуй – увидишь.
– Я попробовал, – не сразу признался Коля, – В райком ходил.
– Коля, в твои годы уже нельзя быть таким дураком, – сказал дед. – Что я терпеть не могу в вашем поколении, так это самоуверенность при простоте ума.
– Примерно так, – согласился внук. – Ты, дед, правильно заметил. Я туда пошел дураком, а вышел умным.
– Слава Богу…
– Но боюсь, что теперь туда загонят бульдозер и все выгребут, – сообщил Коля. – И бараки, и траву…
– Выгребут, – определенно сказал Андрей Николаевич. – Пока ты паришься и чаи с дедом распиваешь.
– Без меня былинки не сорвут, – с некоторым удовольствием заявил внук. – Я ворота запер на два замка и опломбировал. И аншлаг выставил: собственность МВД. Ну и слух запустили, будто снова тюрьма будет.
– Накаркаешь…
– Тут все средства хороши, – отпарировал Коля. – Времени слишком мало. Берег моет здорово. Через три-четыре года может и собор навернуться.
– Что ты говоришь? – Андрей Николаевич подскочил. – Да там же не мыло никогда!
– Не знаю, – пожал плечами внук. – Теперь берег валится по метру в год, а то и больше.
– Вот как, – задумчиво произнес дед. Коля напрягся, потянулся к деду.
– Что с тобой?!
– Ничего…
– Но у тебя лицо страшное!
Андрей Николаевич зачерпнул квасу, выпил и остатки полил себе на голову.
– Перепарились немного, – отфыркиваясь, объяснил он. – Или угар остался…
Внук сдернул с гвоздя брюки, достал папиросы и закурил. Смотрел внимательно, тянул враз повлажневший табак и не верил.
– Что в райкоме сказали? – спросил дед.
– Дорого, сказали, музей этот обойдется, – пояснил Коля. – Денег таких нет. Надо строить материальную базу коммунизма.
– Потом он дороже обойдется, – сдержанно проговорил Андрей Николаевич. – Не сказать и во сколько…
– Ты что имеешь в виду? ..
– Ничего, – бросил дед. – Дорого встанет, и все. Пошли!
Не дожидаясь внука, дед распахнул дверь и нырнул в огненный жар.
– Поддай!
Коля молча зачерпнул кипятка, изловчился, чтобы не ошпарило, и выплеснул на каменку. Нити черной сажи под потолком закружились вихрем, прильнули к закоптелым доскам, словно кошачья шерсть. Коля взял было часы с подоконника, но отдернул руку: накалились.
– Не баня, а карибский кризис, – буркнул он. – Вроде переборщили.
– Терпи, – сказал дед. – Кстати, что там, на Кубе-то?
– На Кубе революция. Американцы душат, наши, как всегда, помогают, – без интереса сообщил Коля.
– Значит, она все-таки жива, – медленно проговорил дед. – Жива, зараза…
– Кто? – спросил внук, натягивая шапку.
– Кто-кто! – неожиданно разгневался Андрей Николаевич. – Мировая революция, вот кто!
Внук присвистнул, хотел съязвить, уже и губы сложились в усмешке, но, видно, передумал. Он забрался на полок, сел рядом с дедом и поболтал ногами.
– Послушай, дед, – неторопливо начал он. – Ты все время темнишь, все время себе на уме. Но со мной- то, в бане, можно говорить откровенно? Или ты меня презираешь, что я в органы попал?.. Кончай темнить, а?
– Что я тебе натемнил? – проворчал дед, укладываясь на полке. – Поддавай!
– Погоди, дед, – миролюбиво сказал Коля. – Не обижайся. Допустим, что ты делал в женском монастыре в тридцать третьем?
– В тюрьме сидел, – буркнул Андрей Николаевич. – Что я всю жизнь делал?
