– Открою я тебе один клад, откупись, – сказал Ящерь. – Но более не возвращайся к старому. Сказал ведь тебе отец – отыщи свою мать Любу? Откупишься, немедля поезжай за ней. Она тебя научит людей лечить – вот твоя судьба.
– Поеду и найду! – поклялся Никитка. – Только помоги мне из этой мерзости выбраться!
Ящерь по сторонам посмотрел.
– Ты ведь в городе Омском живешь?
– В Омском…
– Там улица одна есть, дома красивые стоят…
– Знаю, знаю! Красноармейская!
– Найди дом с деревянными резными птицами на башенках.
– Найду!
– Под красным крыльцом клад спрятан. В чугунном котле… Сверху тряпками замотано и смолой замазано…
Никитка брата обнял.
– Спас ты меня и от смерти, и от жизни воровской!
И бегом к забору, ползком сквозь проволоку, а сам думает, мол, достану клад, получу свою долю и больше никогда ножа в руки не возьму, на чужое не позарюсь, за матерью поеду.
За зоной же его Шнобель с Рохлей поджидают.
– Ну как?
– Поехали в Омский, клад доставать!
– Ты скажи, Никитка, где он там спрятан? – будто просто так спрашивает Шнобель. – Я город хорошо знаю, каждую улочку, каждый дом.
А Никитка смекнул, что и убить могут, зачем на троих-то делить?
– Нет уж, – говорит, чтоб испугать. – Сам на место приведу, сам делить стану и себе большую долю возьму. А вздумаете дурить – бошки вам обоим прострелю. Вы сейчас меня беречь должны, пылинки сдувать.
Жиганы поняли, что он не деревенский лапоть и не фраер какой-нибудь и что надо бы с ним поосторожнее. В самом деле, уснешь, а он ножиком проткнет обоих и сойдет где-нибудь на полустанке: где клад-то только он знает! И впрямь стали беречь его, Шнобель ни на шаг не отходит, Рохля на станциях за самогонкой и казенкой бегает, а спят по очереди – боятся!
Приезжают в Омский, пошли к указанном дому, а там народу живет тьма, коммуналку устроили: ходят туда-сюда – никак под красное крыльцо не забраться, сразу увидят. А Шнобель в этих делах дошлый был, ночью зачерпнул ведро дерьма из выгребной ямы и на крыльцо вылил. Наутро начальником прикинулся, Никитке с Рохлей велел в плотников переодеться и инструмент взять. Пришли, а там шум, возмущение, виноватых ищут, дерутся – вонища на целый квартал стоит.
– Крыльцо вам поменяем, – говорит Шнобель, – только дверь придется закрыть, ходить будете через черный ход.
Жильцы и успокоились.
Разломали жиганы полкрыльца, залезли и давай копать. Яму в полсажени вырыли и видят – котел, завязанный смолеными тряпками. Разрезали, а там, можно сказать, целый ювелирный магазин: тут и перстни богатые, и серьги с каменьями, и всякие брошки, ожерелья десятками. Это не считая золотых монет, портсигаров, часов и крестиков. Да некогда разглядывать, ссыпали все в мешок, привязали самому здоровому, Никитке, к животу и пошли будто бы на обед – топоры да пилы оставили.
Никитка Шнобеля с Рохлей к себе привел, сам разложил на три кучи весь клад – себе половину, а этим остальное на двоих поделил. Они и слова против не сказали, мол, добро, по справедливости разделено. Рохля в магазин сбегал, казенки принес, сели клад обмывать. А когда хорошо обмыли и расходиться стали, Шнобель говорит Никитке:
– Хороший был клад, да золото меченое.
– Как это – меченое?
– А так. Не сбыть его никак, поскольку оно было когда-то украдено из царской казны и в розыске находится аж с дореволюционных времен. Только высунешься с ним, мусора сразу повяжут. Гляди, не завались с ним.
И ушел. Никитка выбрал колечко попроще, надел на палец и пошел на базар, где хмыри золотишко скупали. Потолкался среди них, одному показал, другому – и за пять червонцев не берут, сразу спрашивают с подозрением: откуда кольцо? Тогда Никитка сережки принес с изумрудами – от них и вовсе шарахаются.
Целую неделю ходил так и с горем пополам одну монетку продал цыгану, и то задешево. Надо же, целое состояние в руках, а сиди голодный! Встречает однажды на базаре Рохлю, спрашивает, как у них.
– А мы все сбыли, – отвечает тот. – У Шнобеля связи большие по разным городам, так все распихал, и без обмана.
– Может, и мою долю куда пихнет? – спрашивает Никитка.
– Нет! Не возьмется. Зачем ему зря рисковать-то?
Еще неделя прошла – не берут золота. Пришлось костюм шевиотовый на толкучке продать. Отыскал Никитка Шнобеля, давай просить:
– Продай мое! Без денег сижу!
Тот сначала ни в какую, мол, сам едва сбыл, потом кое-как согласился взять под проценты. Никитка ему, считай, полпуда золота принес и отдал.
– Ладно. Через недельку жди, если получится, – пообещал Шнобель. – Только не высовывайся раньше срока и меня риску не подвергай.
Никитка ждал, ждал – две недели прошло, ни Шнобеля, ни денег. Пошел искать, у скупщиков тихонько спрашивать. Один и шепнул, дескать, ложись на дно, Шнобель с каким-то темным золотом завалился, на нарах парится. Сейчас мусора его связи проверяют. Никитка шасть за реку, где у него краля жила, залег у нее и месяц пролежал.
Ему и в голову не пришло, что обманули его, провели, как фраера. Поскольку денег у него не было, краля ворчать начала, мол, гуляй-ка ты из моей хаты, ну и перешел он к одному хмырю еще полежать. Разговорились как-то, а хмырь, который не при делах был, и говорит: мол, вчера на сходняке Шнобеля видел, ходит важный, как гусь, весь в перстнях, портсигар у него золотой с царской монограммой.
Ни слова не сказав, Никитка взял наган, скараулил Шнобеля возле ресторана и в темном углу припер.
– Где мое золото?
Завертелся, заюлил Шнобель, дескать, у ментов осталось, а меня отпустили. Никитка ему из нагана в лоб закатал, перстни сдернул, портсигар забрал и в бега ушел.
Долго его тогда по Омскому кореша шнобелевские искали, поймаем, говорили, на куски порубим. Никитка же в то время на станции Чулым обретался, для близиру рабочим на железную дорогу устроился шпалы таскать.
И тут-то он вспомнил про наказ отца отыскать мать свою, Любу, и тоскливо ему сделалось. Догадался, почему у него долю отняли: ведь Ящерь клад ему выказал, чтоб от ворья откупиться! Так и получилось, не попользовался золотом, все ворью и отдал, а сам теперь костыли молотком забивает, вроде бы и свободный.
Как захотел, так и сделал Ящерь.
Подумал так Никитка и собрался было ехать в карельские лагеря, откуда последняя весточка от родной матери приходила тетке Анне, но как раз Сталин умер и амнистию объявили. А вдруг и Ящеря отпустят?! Мать-то сама домой придет после амнистии, а от этого неизвестно что ожидать.
И помчался он к Ящерю: ведь если отпустят, тогда все клады наши!
Уголовников освобождали пачками, а всяких политических и прочих манежили несколько месяцев, и все это время Никитка возле зоны жил вместе с другими, кто родню встречать приехал.
И вот настал час, вышел Ящерь за ворота – и не один! Идет с ним рядом девочка лет девяти – заморыш худенький, одни глаза на личике. Да и сам идет не радуется, худой, понурый, едва бредет.
– Кто это у тебя, брат? – спрашивает Никитка.
