дверей, отчего создавалось ощущение мрачной монолитности. Две из них выделялись особенно: одна стояла на отшибе прямо в сосняке, облицованная скорее всего искристым гранитом, а вторая – в центре этого странного поселка – была чуть ли не вдвое выше остальных.
– Кажется, мы в Египте. – ухмыльнулся Самохин.
– Да в каком Египте? – Плюхач утратил остатки чувства юмора. – Хрен знает, что… Там же пески крутом, пустыня!
– Тихо, не кричи… Будет тебе и пустыня. Охранник окончательно расслабился и молча плелся сзади с видом человека, после долгих скитаний вернувшегося в родные места.
– Я знаю, как называется этот город, – оглянувшись, похвастался Самохин.
– Как?
– Тартарары.
– Хочешь сказать, загремели в тартарары?
– Сквозь землю провалились.
– Уже крыша едет… Я скоро и в это поверю.
– Да ладно, я пошутил. Мы действительно в Сибири, на поверхности родной земли.
Пирамид было десятка полтора, и еще две только строились на дальнем конце площадки: несмотря на ранний час, водил стрелой автокран, на деревянных лесах мелькали люди.
Тема пирамид изучалась в «Бурводстрое» года два назад, когда началось новое поветрие среди ищущих чуда – лечения в их пространстве, исправления либо зарядки воды, и коль появился спрос, то тотчас последовало предложение: предприимчивые и сообразительные люди начали возводить пирамиды из стекла и металла – для богатых клиентов, из досок или брезента – для бедных. Десятки внешне нормальных и, в общем-то, благополучных людей сутками, а то и месяцами ели, пили и спали в них, бездетные пытались зачать детей, инвалиды надеялись, что отрастут руки и ноги, раковые больные ждали, когда пирамида начнет разрушать злокачественные опухоли. Даже была обеспечена широкая рекламная кампания, где умные и нищие ученые за небольшую плату старались обосновать чудодейственность пространства, ограниченного стенами под определенным углом. Однако пирамидная шизофрения в Москве и ее окрестностях продлилась недолго ввиду слишком уж махрового мошенничества.
Похоже, здесь она только расцвела и обрела сокрушительную мощь, поскольку бросались в глаза размах и монументальность, с которой возводились пирамиды. Территория вокруг них тоже была оформлена соответственно: брусчатые гранитные дорожки вместо улицы, а все остальное засыпано белым кварцевым песком, и хоть бы одна зеленая былинка!
Кусок пустынного пейзажа среди дремучего бора и синей воды!
Все это напоминало бы сон, ибо только во сне возможна подобная бессмысленность и абсолютная несочетаемость предметов, если б не обостренное
после долгой дороги в замкнутом пространстве ощущение реального существования земли, воздуха, солнца.
И если бы судьба не свела Самохина со смершевским сексотом Допшем, который рассказывал о городе из пирамид, называемом Тартарары.
Помощник шел напряженным, вертел головой, рассеянно глядя по сторонам.
– Ну и как тебе? – тихо спросил Самохин. – Ты не про эти пирамиды говорил?
– Нет… Это же новострой какой-то. И спрашивается, на хрен? Для туристов, что ли? Для лечения?..
Охранник подвел их к центральной пирамиде и знаком велел сесть на песок. Сам же приблизился к арочному выступу – вход все-таки был, надавил кнопку звонка и через минуту гранитная плита медленно поднялась, обнажив крутую каменную лестницу, уходившую вниз. Охранник встал рядом и жестом указал – входите.
Идти по узким ступеням было неловко, пленники мешали друг другу, к тому же свет хоть и был, но неяркий, как в мавзолее.
– Снимите наручники! – потребовал Плюхач. – Мы что, так и будем ходить под ручку?
Дюжий молодец, не обронив ни слова, открыл железную дверь, подождал, когда они войдут, и закрыл ее на ключ.
Помещение напоминало гараж – на полу свежая бетонная стяжка, стены недавно оштукатурены, под потолком заляпанная раствором лампочка: вместо железной коробки теперь угодили в каменную, где даже присесть не на что. Внутри была еще одна дверь, тоже стальная и запертая снаружи.
– Ну, мы с тобой попали, – почему-то шепотом проговорил помощник. – Склеп какой-то… Но если надо, уйдем и отсюда.
– Отсюда не уйти… Да и не надо.
– Хочешь сказать, все идет по плану?
– Примерно… Только прибалтийская легенда никуда не годится.
– У нас другой нет, а документы у них. Я на своих надеюсь. Столько наружки вокруг дома крутилось… Неужели не отследили? Нет, думаю, они уже сели им на хвост и сейчас где-то поблизости. Ну, уж если что… Вырвемся и отсюда. Мокрым ходом.
– Это как?
– Это значит, будем оставлять за собой трупы. Но это на крайний случай. Там ведь, возле дома, и ваши люди ползали, тоже не зря. Человек твой зачем к нам шел?
Самохин ответить не успел, внутренняя дверь с шумом отворилась, и на пороге оказался явно перекачанный атлет, одетый, как балерун, в трико и тоже в маске – они не демонстрировали своих лиц и почему-то все делали молча.
Атлет сделал знак рукой, приглашая выйти.
– Браслетики-то сними! – опять потребовал помощник. – Или боишься?
Атлет как заведенный трижды показал – на выход.
По узким, освещенным, как на корабле, коридорам и лестницам их привели в небольшую, с ярким светом, комнату и поставили лицом к стене. Неуклюже ступая из-за толстых мышц, балерун вошел в сводчатый проем, немного помаячил там и встал рядом как часовой. Скоро оттуда появилась полная женщина средних лет в бесформенном, однако же полупрозрачном балахоне, под которым подрагивали такие же бесформенные телеса, освобожденные от всякого белья. В пухлых руках ее был глиняный сосуд с кистью, который она несла, как драгоценность. При виде ее атлет поспешно бросился к пленникам и с профессиональной скоростью сдернул с них наручники, после чего показал на обувь.
– Что? – спросил Самохин. – Снять, что ли? Атлет склонился и потянул шнурок ботинка на его ноге.
– Уже разувают, – проворчал помощник, скидывая туфли.
Балерун подал деревянные сандалии с веревочками, а толстуха приблизилась к ним, незаметно переступая ногами под одеянием, и опрыскала кистью руки, ноги и, в последнюю очередь, голову. Все эти приготовления напоминали некий древний ритуал, отдающий Востоком, однако Самохин успел заметить, что сосуд у нее явно из магазина сувениров, а кисть – не что иное, как кисточка для бритья, насаженная на деревянную ручку.
Вот только запах был незнакомым, приятно терпким и смолянистым.
Толстуха встала в глубоком дверном проеме и поманила их рукой. Вместо дверей там оказалось три занавеса из шуршащей ткани, и, преодолев последний, Самохин увидел полуосвещенный квадратный зал, естественно, без окон, с таким же глубоким сводчатым дверным проемом, обрамленным красным деревом. Из обстановки была только одна широкая кровать, точнее, ложе из того же красного дерева с мелким резным узором эротического толка, застеленная бордовым покрывалом. Такая мебель года четыре назад внезапно появилась в элитных московских магазинах: какой-то находчивый бизнесмен отыскал в Индии свалку, куда выбрасывали старую отделку храма, – там тепло, и потому на дрова хлам не пускают, свез ее в Россию и стал делать кресла, такие вот кровати и даже троны с сюжетами из Камасутры.
Правда, говорили, сидеть и спать на них было опасно, мучили сексуальные кошмары.
Зал был пуст, тусклые бра на стенах создавали полумрак, чувствовалось движение воздуха, пахло, кажется, сосновой смолой. Женщина знаком остановила пленников в центре и сама встала чуть сбоку, смиренно опустив голову, – кого-то ждали.
И тот, кого ждали, появился бесшумно и незаметно, возможно, потому, что бра над дверным проемом излучало более тусклый, по сравнению с другими, свет. Было ощущение, что он возник, как привидение, но
