– И земля не расступилась?
– Как твердь стояла, матушка…
– И никто не провалился?
– Да ежели токо в песок по колено, как расшевелили его…
– Хорошо, что пришли, – сказал Артемий. – Будете со мной лес сажать.
– Не мытарься-ка, зятек, – пожалел его Иван. – Ты и так мук принял. Я ведь скоро следом за тобой по кругам пошел, сам все видал. Ты уж не серчай на меня… На что теперь лес-то здесь садить? Вон геологи приезжали, сказали, песок хороший, стекольный завод будут строить в Горицах. Работы на сто лет…
Артемию же нельзя сказать правду, поэтому он и говорит:
– Это вам наказание такое, за то, что рубили.
– Не посадить на песке леса. Пойдем домой, как тебе жить в бочке-то? Мы ведь знаем, дом твой, так заходи и живи…
Артемий посмотрел на каждого в отдельности – стоят, щурятся, ну истинные киргизы.
– Коль не хотите, так ступайте и ждите гнева божьего.
– Спаси, батюшка! Оборони от гнева! Искупим вину! – заблажили в голос. – Мы ведь и сами страдаем, Горицы песком заметает, Сватья уж едва течет – воды не зачерпнуть…
– Мало этого, – посулил Артемий. – А доведется вам увидеть останки дедов своих, косточки ребят малых, коих поморило в двадцать шестом. Из земли восстанут, чтоб судить тех, кто заповедь нарушил. А далее потоп огненный…
Не со зла сказал, и говорил-то вроде бы не грозно, чтоб убедить, но перепугалась родня и побежала от него прочь – только пыль на ветру вьется. Артемий же пошел в деревню Воскурную, где жила одна полоумная бабка Густя – остальные в леспромхоз перебрались, и где еще кое-какой лес оставался, и стал там шишки собирать и молодые сосенки самосевные выкапывать.
Пришла бабка, поглядела и говорит:
– Ты пошто дерева-то дергаешь? Землю оголить вздумал, как в Горицах?
– Не ругайся, бабка. Это я на рассаду беру, хочу пустыню засадить.
– А ты чей будешь-то? Не признаю…
– Зять бабки Багаихи…
– Артемий, что ли? – И в ноги повалилась, пытается руки целовать. – Святой мученик! Дай приложусь!..
Едва отбился – из ума выжила старая, что тут делать? А она давай ему помогать, хотя уж толку от нее никакого.
Первую охапку саженцев принес, рассовал по бархану вокруг бочки, стал поливать да шишки шелушить, семена вытряхивать и сеять в песок. Но первые сосенки высохли и осыпались за один день, хотя он за пять верст воду носил и корни мокрым торфом обкладывал, чтоб от зноя уберечь. Тогда Артемий еще принес две вязанки, посадил и целыми днями не отходил, чтоб принялись, разве что за водой – нет, все как одна пожелтели и хвоя облетела: ветер-то из Тарабы горячий да соленый, где тут растению выжить?
Тем временем в Горицах случился переполох. Какой-то лесоруб под мотовоз попал, понесли его хоронить и обнаружили, что вышли гробы из земли. Все как один поднялись и стоят на поверхности! Которые совсем старые, так только косточки лежат да обрывки саванов, а которые поцелее, так если крышку снять, еще и узнать можно. Детские же хоть и почернели сверху, но вообще целехонькие, ребятишки в них, как живые – не берет их тлен!
Вербованным-то что, они прикопали своего да поминать пошли, а местные так и окаменели: Иван-то Пивоваров, одному да другому, и передал слова Артемия, что будет. Тут начальство прибежало, из области приехали – ведь и до них дошли слухи: надо перезахоронить, чтоб население не смущать всякими байками. К тому же скоро комсомольцев привезут, завод строить.
Пригнали бульдозер, кое-как отрыли траншею да все косточки и гробы в ряд составили, а ветер дунул и сровнял братскую могилу.
Однако сватьинские на том не успокоились, ибо знали, что следующая кара – обещанный потоп огненный, и хоть плохо представляли себе, что же это такое, но мало кто сомневался в его неотвратимости.
Тут и призадумался народ. Всегда же так бывало: вроде все умные, дошлые, смекалистые, но если все вместе мордой-то об лавку не нахлещутся, ничего не понимают…
Артемий же носил саженцы из Воскурной и привить их к песку пытался, семена бросал и под барханы, и на по верхушкам увалов, сеять пробовал и днем, и ночью, когда холодало, и на растущей луне – никак и нигде не приживались деревья. Бабка Густя сначала ему сосенки в Воскурной дергала и шишки собирала, потом сама стала носить все это в пустыню. Навяжет вязанку, завалит на горб – самой не видно и прет: откуда и силы берутся? Скоро и вовсе прибилась, не уходит, сначала водой поливает рассаду, потом слезами, когда засохнет, и все одно погибают корешки, не прививаются к песку.
Живя в пустыне, обносился Артемий в прах, тряпица на бедрах осталась, и высох весь, пожелтел, волосами и бородой зарос, одни глаза светятся – выйти на люди стыдно.
Чует, недолго так протянет, ну и взмолился к Василисе:
– Подай знак, подскажи, как деревья сажать, пока не поднялся из глубин град божий Тартарары.
И тут видит, идет человек по барханам, качается – едва ноги переставляет. Пригляделся, а это младший брат Василисы, Михаил. Дети-то у него были, да во время мора прибрались, а он так спасти их хотел, сам лечить пробовал, да не знал, чем, и потому от горя на голову ослаб. Ходит по деревням и лечит всех подряд: травы нарвет, в воде намочит, попить даст.
– Как рукой снимет!
Его жалели, поэтому поддакивали:
– И верно, сняло!
А он смеется от радости и дальше идет.
Но когда сбыла земля, обнажились гробики и поглядел он снова на ребятишек своих – а они лежали нетленными, вмиг пришел в себя, образумился. То ли от песка, то ли от горя и слез, тоже узкоглазый стал, щурится на Артемия.
– Ты ли это, Артюша? Не признать…
– Да ты глаза-то открой! Кое-как открыл.
– Вроде похож, а и не похож, так все одно, праведник.
– Какой я тебе праведник?
– А кому же еще в голову придет в пустыне лес сажать?
– Сажаю, да не приживается…
– И верно, на голом песке не растут деревья…
– Научи, как вырастить можно!
А Михаил, видно, за годы безумства впрямь чему-то научился и говорит, как лекарь:
– Пока сукровица не выступит да в коросту не засохнет, молодая кожа не нарастет и рана не затянется. Надо не сосну сеять, а мох садить. Дерево потом само поднимется.
– Вон отчего песок покраснел-то, от сукровицы…
Стали они уже втроем из Воскурной мох приносить и к песку водой приживлять – так, словно последней спичкой костерок на ветру разводили. И только прирастили коросту с ладонь величиной, как скоро проклюнулась из него хвоинка…
Тем временем начальство тоже сложа руки не сидело, решали, как пески остановить. Лесничие, кто велел рубить, срока получили, многих больших людей с работы поснимали или на другую перевели, подальше от леса, в общем, наказание они получили. А с песком бороться рассчитывали по-китайски: матов из соломы навязать, поставить супротив ветра, а под ними чего-нибудь посеять. Со всех колхозов солому свезли, в скирды поставили и собрали народ вязать эти маты, по домам раздали и план довели.
Но тут уже глубокой осенью буря случилась невиданная: ветер-то по Тарабе разогнался и пошел на Сватью сквозь прореху, где Горицкий бор стоял. Выло, как в трубе, гул за сотни километров слыхали, думали, уж атомная война началась. Песок взметнуло, пожалуй, на версту и понесло над землей, по всему таежному краю – света белого не видать. Реку засыпало так, будто и не было ее никогда, на ту сторону пешком ходили, Горицы замело сугробами под крыши, как зимой снегом, райцентр за шестьдесят верст – по
