окна, даже области досталось. Откуда только не выгребали потом текучий песок! И народа много погибло: кто задохнулся, кто заплутал и замерз в пыльной буре, а кого и вовсе заживо похоронило.
А заготовленные скирды подняло так высоко, что разметало по всей Сибири аж до Северного полюса – даже, говорят, на Канаду сыпалась ржаная да пшеничная солома.
Тогда и вздумали прорыть канал, повернуть Сватью в пески и обводнить их, чтоб чуть посырее стало, мол, тогда что-нибудь и начнет расти. Техники понагнали, два лагеря построили, комсомольцев привезли, ну и так кого, на заработки; сначала земснарядами реку откопали, потом всю зиму канал рыли и всякие сооружения строили, чтоб к весне поспеть. Прокопали новое русло прямо вдоль пустыни и, когда половодье началось, взорвали перемычку.
И потекла Сватья могучим потоком в Горицкий бор – место все так и называли, на открытие аж из Москвы приехали, все стоят, смотрят, оркестр играет. А река только забежала в пески и тут же как в землю провалилась, только рыба сверху осталась, прыгает, выгибается – руками бери.
Не то что потока – малого ручейка из пустыни не вытекло в старое русло.
Инженеры бегают туда-сюда, успокаивают, мол, сейчас песок напитается водой и снова потечет река. У нас, дескать, все рассчитано. До вечера ждали, потом весь следующий день народ не расходился, стоял вдоль канала и глаза таращил. Сначала музыка заглохла, потом речи перестали говорить, зеков по баракам развели, комсомольцы в свои палатки ушли, и тихо так стало, как на похоронах.
И тут кто-то громко сказал:
– Вот и Сватья ушла в Горицкий Бор!
Сватья и в самом деле нырнула в пустыню, как в могилу, и не вышла больше наружу ни через месяц, ни через два. Но песок-то в пустыне хоть бы чуть-чуть намок! Как был, словно зола, так и остался. Подождали еще, всякими бурами потыкали пустыню – нету воды! Добегает река до песка, потом мелеет, мелеет, и на тебе, будто в бездну проваливается. Большой экскаватор поставили, давай котлован рыть, Сватью искать: ведь не может эдакого быть, чтоб бесследно целая река ушла! Все изрыли, но кругом один сухой песок. В старое время сейчас бы уже всех начальников к стенке, всяких там прорабов по лагерям рассовали, а нельзя, ростепель началась. Поэтому пожурили, выговоров дали и еще месяц ждали, думали, вода в котловане покажется, а там глядишь, и река вернется – куда там!
Да и по правде сказать, ведь еще никто не возвращался из Горицкого бора…
Ладно, вздумали тогда вернуть Сватью на место, по старому руслу пустить, а то из-за этого многие реки мелеть начали и стало невозможно лес сплавлять. А поскольку лагеря или распустили, или по другим стройкам развезли, комсомольцы сами куда-то все подевались, поэтому новых добровольцев согнали плотину строить, дабы реку отрезать от пустыни. Самосвалы день и ночь гудели, глину и камень возили да в воду валили, считай, на версту канал засыпали, тракторами умяли – думали, ну, теперь-то Сватья пойдет, куда всегда текла.
Да не тут-то было! Доходит вода до плотины и куда-то девается. Стали опять бурами тыкать, а оказывается, вода нашла дырку под глиной и камнем и опять в пустыню ушла. Через неделю и вовсе промыла, прорвала она запруду и уже в открытую опять в Горицкий бор унеслась вместе с плотиной.
Вот тогда и вздумали поставить ей бетонную преграду, но хватились, а людей больше вербовать неоткуда: зеков не найти из-за оттепели, ни комсомольцев новых нет, ни добровольцев, и мало того – которые остались, все суеверными сделались, боятся Сватьи, как огня, не хотят на стройке работать и все талдычат про какое-то наказание. И в пример приводят, мол, помните, был такой-то Герой труда? Так вот, он заговариваться стал, бред какой-то нести, потом и вовсе свой экскаватор сломал и в пустыню ушел, вроде бы в какую-то тайную секту.
Органы давно смикитили, что неладное творится в Горицком бору, слух-то бродит, и впрямь есть там сектанты. Вера у них непонятная, как молятся – неизвестно, а занимаются они тем, что мох на песках выращивают. В другое время послали бы отряд красноармейцев, но сейчас-то нельзя, ростепель, хотя и объявлена борьба со всякими пережитками. Потому завербовали из местных комсомольцев несколько сексотов и заслали в Горицкий бор, чтоб они там высмотрели, выслушали, чем на самом деле занимаются пустынники, – это органы так про себя называли сектантов. Ушли сексоты и пропали: все сроки прошли, а никаких вестей. Тогда новых сексотов привезли из области, которые во всяких религиях разбирались, настрополили их как следует и тоже в пустыню. Первый месяц еще сообщали, мол, обнаружили в песках целую долину, где мох есть, уже сосенки растут, и нескольких пустынников издалека видели, дескать, близко к себе не подпускают, а ходят в одних подштанниках или вовсе, как дикари, тряпкой подвязаны. И все молчат, как немые, за столько времени никто слова не обронил, так что подобраться ближе и подслушать возможности нет. Органы им задание – войти в доверие, приблизиться, прикинуться, дескать, тоже готовы веру ихнюю принять, и изнутри все вынюхать.
Сексоты вроде бы прикинулись, сошлись с пустынниками и тоже будто в воду канули.
Тут органы заподозрили убийство: мало ли какая секта, если похожи на дикарей, так может, и людей едят. Вызвали самых опытных сексотов из Москвы, все им обсказали, как есть, мол, глядите, две бригады уже не вернулись, так что не рискуйте, издалека изучите сектантов, узнайте про их идеологию и поймайте хоть одного пустынника да сюда его приведите. Мы уж тут допросим как следует и все выведаем. Выполните задание, всем ордена будут.
Ушли московские сексоты пешком – по пустыне-то ни на чем не проехать, вся техника тонет. Долго ходили вокруг сектантов, но ни с какого бока не подойти, да и поймать нельзя, по одиночке не ходят, к тому же привыкли жить в песках, так бегают по нему и не проваливаются, никак не догнать. Стали сексоты потихоньку их жизнь изучать, издалека пока что, в бинокли: как живут, где молятся, чем кормятся – ничего не поймут, вроде не едят ничего, воды не пьют, по утрам песком умываются, а жилища у них устроены, как соты пчелиные. Когда в Горицком бору пни рвали и смолу гнали, то бросили в песках множество пустых бочек. Так они эту бочкотару в склон бархана вмуровали, и получилась у каждого своя ячейка: залез, крышкой закрылся и спи.
Когда же начали они сектантов считать, тут и оторопь взяла: тыща их, если не больше, успели уже детишек нарожать, которые по пескам бегают, в игры непонятные играют: палочки в землю тычут и песком посыпают. Однажды ночью сексоты изловчились и укатили одну крайнюю бочку с пустынником. Откатили подальше, хотели достать его, да он закрылся изнутри и молчит. Пришлось так и доставлять органам, а те обруча сбили, бочку разломали и обнаружили там комсомольца, который со стройки сбежал еще, когда канал рыли. Ну и сразу взяли в оборот, дескать, ты предатель и все такое, а он и запираться не стал, рассказал все как есть.
Оказывается, секта у них называется Привратники, поскольку все они стерегут врата града божьего, который якобы находится под песками, и случится бедствие, если он восстанет из-под земли раньше какого-то срока, поэтому сектанты мох носят и приживляют, чтоб снова бор вырос. В общем, чистое мракобесие. А руководит ими местный житель Артемий Сокольников, главный привратник, и с ним еще двое блаженных – старик и старуха, коих называют привратники первозванные, все же остальные последователи этой веры, кто сам пришел, зовутся просто верные.
Органы слушают – оторопь берет: всяких сектантов видывали, но о таких даже не слыхали.
Спрашивают:
– Ты сам-то веришь, что под пустыней есть город?
– А как же! – радостно отвечает сектант.
– Ты же в школе учился, в комсомоле состоял, в армии служил! Как ты мог поверить в такую глупость в наше время, когда спутники в космосе летают? Подумай, разве может быть город под песком, в земле?
– Да он есть, сам видел!
– Ты что же, сквозь землю видишь?
– Нет, сквозь землю его не увидеть. Но когда она расступается – град божий Тартарары как на ладони!
– И часто у вас там земля расступается? – Органы уж все силы с ним потеряли.
– Не часто, но бывает, – с удовольствием рассказывает бывший комсомолец. – Когда к нам новый человек приходит, должен поклясться, что явился с чистыми помыслами, и сказать: «Да чтоб мне провалиться!». Если не ушел под землю, значит, принимается и дает обет молчания, потому что в этой пустыни разговаривать нельзя. Раньше, говорят, когда бор стоял, было можно, а теперь и шепотком слова не сказать. Лес-то срубили и с земли будто кожу сняли, чувствительная она стала…
