неожиданно вспомнил, как видел Сашку последний раз живым. Дело было весной, как раз выпала очередь Кулагину пасти деревенское стадо, и он, помня, что в Чарочке трава должна подрасти, пригнал сюда скотину. Распустил стадо вот так же по поляне, а сам подъехал к избе. Хозяин сидел на скамейке возле калитки: на плечах драный, засаленный дождевик, на ногах опорки от валенок. Незнакомый человек и напугаться может.
– Сидишь? – не здороваясь, спросил Кулагин.
– Сижу, Митя, – проронил он. – А что мне еще делать? Сижу да сижу.
Кулагин за полдня, пока гнал скот, намолчался в одиночку. Кричал, конечно, много, до хрипоты наорался: молодняк весной в стаде не удержишь. Чуть отвернулся, замешкался – и разбежались по кустам, задрав хвосты. Да ведь это ругань одна. Можно было поговорить с Сашкой, хотя бы про пасеку спросить – как перезимовала, будет ли нынче взяток (как-никак у самого пять колодок) – или уж просто посидеть с ним, покурить. Однако старик Кулагин даже с коня не слез.
– Ну и сиди, – бросил он и уехал на бережок. Там спешился и, пока коровы паслись, вздремнул на солнцепеке, потом пообедал всухомятку, на полую речную воду посмотрел. Великоречанин тоже выходил на берег, только немного подальше. Остановился у обрыва и, опершись на костыль, долго стоял, изредка поглядывая в сторону Кулагина. Ветер хлопал лохмотьями дождевика, трепал длинные седые волосы: чужим глазом посмотреть – бес, да и только...
– Пиши, – скомандовал Шмак. – Смерть наступила около двадцати часов назад, то есть двадцатого июня между двенадцатью и тремя часами ночи... Есть?
– Есть, – сказал Попков. – А что его ночью понесло? Может, и правда летал?
Он хохотнул, однако его шутки никто не поддержал. Горелов посмотрел на шофера, чему-то вздохнул и стал читать протокол.
– Дальше, – продолжал Шмак. – При внешнем осмотре трупа никаких повреждений не обнаружено. Кости рук и ног целы. На голове имеется старый шрам величиной... пять сантиметров, расположенный в затылочной части.
У Кулагина заныла раненая рука. Боль сначала нешибко дернула покореженные пальцы, но потом закрутила, словно перед непогодой. Старик поморщился и здоровой рукой нащупал кисет в кармане. Горелов заметил, что Кулагин закуривает, и подсел к нему.
– Эх, давно махорочки не курил! – вздохнул он. – Насыпь-ка и мне, Петрович. И на вот, читай и расписывайся.
Он положил протокол на колени старику и взялся сворачивать цигарку. В это время прискакал Мишка- подпасок. У лошади ходуном ходили бока, с крупа валилась пена – видно, торопился, гнал, не жалея. В другой раз Кулагин поругал бы парнишку, но сейчас безразлично глянул на запаленного меринка и уткнулся в протокол. Мишка отпустил коня и осторожно вошел во двор.
– Что – убийство? – зловещим шепотом спросил он старика.
Тот поднял голову и неожиданно рассердился.
– Ну-ка иди отсюда! Живо! Маленький еще смотреть. Иди вон собирай стадо, скоро гнать.
Подпасок Мишка покорно вышел на улицу и, спрятавшись за воротами, стал глядеть сквозь щель.
– Пишите, – командовал Шмак. – На тыльной стороне ладони правой руки трупа – наколка... так, сейчас... цифры 6281. Заметны следы вытравливания, в виде сетки мелких шрамов.
Из омшаника неожиданно донесся какой-то грохот, возня, затем неразборчивый, ворчливый голос. Через минуту оттуда появился Иван Вальков. Он смел с головы паутину, встряхнулся, будто разгоняя озноб, и замер, уставившись на Шмака с Попковым.
– Чего это вы? – спросил он испуганно. – Вы чего с ним делаете?
Шмак диктовал шоферу и на Ивана не обратил внимания.
– Петрович! Это чего они с ним делают? – Вальков глянул на старика, затем на следователя Горелова.
– Уже выпил где-то, – спокойно сказал Горелов. – По лицу вижу – выпил.
– Ну, выпил, – согласился Иван. – А что? Я старика помянул, Александра Тимофеича. По христианскому обычаю положено... А чего они с ним делают?
– Эх ты, горе-понятой, – протянул Горелов. – Читай протокол и расписывайся, пока совсем не развезло. А то на жаре быстро...
Вальков пошарился в карманах и, звякнув мелочью, подошел к Шмаку, склонившемуся над телом. Постоял, раздумывая и копаясь в кармане, потом вдруг оттолкнул эксперта и присел возле головы покойного.
– Вы что?! – возмутился Шмак, едва удержавшись на ногах. – С ума сошли?
– Отодвинься, – буркнул Иван. – Не мешай.
Вальков закрыл Сашке глаза и, не найдя пятаков, положил двадцатник и трынку. Лицо Ивана вытянулось от напряжения, руки крупно подрагивали.
– Товарищ капитан! – озлился Шмак. – Уймите вы его! Он мне не дает работать!
– Вальков! – окликнул следователь. – Иди сюда. Читай и расписывайся... Где выпить-то успел?
– Не ваше дело, – отрубил Иван. – Я старика помянул.
Он взял протокол, не читая, перелистал и сунул Горелову.
– Не буду.
– Что «не буду»? – удивился следователь.
– Подписывать не буду. Пошли вы все...
– Вальков, ты что развоевался? Ты сначала прочти. – Горелов протянул бумаги. – Здесь чисто формальный протокол.
Старик Кулагин, слушая перепалку, вспомнил еще одну встречу с Бесом... Лет восемь назад Кулагин поехал в Чарочку на рыбалку. Время было осеннее, разбитый проселок замерз шишками, и телегу так трясло, что зубы стучали. Да еще конь попался молодой, пугливый, от любого куста шарахается. А километрах в трех от деревни встал, и ни с места. Ушами прядает, храпит, будто зверя чует. Кулагин соскочил с телеги, взял его под уздцы, хотел в поводу провести, но куда там! Брыкаться начал, из оглобель выпрыгивает, на дыбки становится. Кулагин разозлился и по морде жеребчика раз да другой. В сердцах-то по сторонам не поглядел, а тут слышит, кто-то окликает его негромко. Обернулся, и нехорошо сделалось – Бес на дороге стоит, опершись на палку, и смотрит на Кулагина. Котомка за спиной, дождевик и валяная шляпа – видно, издалека идет.
– Митя, не бей скотину, – попросил он. – Поиграет да отойдет. Молодой...
Жеребчик и впрямь успокоился, пошамкал окровавленными губами и ткнулся Кулагину в плечо.
– Носит тебя... – проворчал старик Кулагин. – Кони шарахаются...
Он сел в телегу, поправил сползший набок обласок и поехал. Однако за поворотом остановился, дождался Беса и предложил сесть. Тот охотно забрался на телегу и неожиданно похвастался:
– А я, Митя, из района иду. Пенсию мне колхозную дали, двенадцать рублей!
– Это за что же тебе дали? – спросил Кулагин.
– Как за что? Я ведь работал, – рассмеялся Сашка счастливым смешком.
Кулагин замолчал и за всю дорогу словом не обмолвился. Перед самой Чарочкой телегу подбросило на колдобине, обласишко хряпнулся о мерзлую землю, и корма его расшиперилась, как рачья клешня. Кулагин позеленел от досады, схватил топор и в минуту изрубил, испластал облас в щепки. Что теперь делать без обласа? Только назад, домой, отрыбачил...
– Поехали, Митя, я тебе свой дам, – предложил Сашка. – Я все одно сейчас не рыбачу.
Ведь была мысль – не связываться, не брать, но не выдержало сердце: на озерах перед ледоставом весь карась на плаву, так и бродит, так и чмокает в водорослях. Взял, расставил сети, а ночевать решил остаться в пустующей избе на краю бывшей деревни. Только печь затопил – Бес вот он, пришел к себе звать. Кулагин отказался, и тогда тот сходил домой и принес литр водки.
– Давай, Митя, выпьем мировую.
– Вон ты что! – догадался Кулагин. – Умасливать пришел!
В этот же день он снял сети, забросил их в телегу и на ночь глядя стал запрягать коня.
– Зря ты, Митя, – тянул Бес, печально глядя на сборы. – Жизнь-то на закат пошла... Зря.
– Чтоб я с тобой – мировую? Да ни в жисть! – резал старик Кулагин.
