можно называть себя таким именем?
Павел медленно ест белые жирные макароны и, несмотря на голод, не чувствует никакого удовольствия. А что делал бы в таких условиях настоящий Евгений Онегин, может быть, и вправду пошел бы служить в ГПУ, не в вольнонаемные, а в кадры — при его себялюбии и привычке к комфортабельной жизни. Николай вот никуда не пошел. Конечно, он нравственно выше всех нас.
Съев макароны, Павел простился и пошел искать место. Дама заботливо проводила его до двери и сунула талон на обед.
— Не стесняйтесь, мы вполне, вполне сыты.
Канцелярии разных отделов управления разбросаны по разным местам. Внутри вид обычный, лагерный. Серые бушлаты, черные ушанки, синие с красным фуражки чекистов, простые канцелярские столы — казенщина, отсутствие элементарных удобств и уюта. Много знакомых, но еще больше чужих. Знакомые держатся осторожно, здороваясь и выражая радость больше глазами, чем пожатием рук. У Павла нет технической специальности. Григорий устроился сразу на строящуюся электростанцию; Алексей где-то здесь в управлении работает чертежником-конструктором, он уже освободился и остался вольным на той же должности. Но где может устроиться Павел со своей филологией? В пропаганде? Он сам туда не пойдет, да его никто и не возьмет. На мелкие места типа счетовода или статистика вольнонаемных не берут: там работают исключительно заключенные. Получив несколько отказов, во время обеденного перерыва Павел пошел в столовую. Большое светлое деревянное здание с эстрадой и большим балконом, цветы, целые южные деревца в деревянных бочках, отдельные столики, официантки в чистых передниках. Сытость, довольство и уют. Обедающих в столовой мало: повидимому, большинство предпочитает получать паек на дом. За соседним столиком лейтенант с красными петлицами, Павла покоробило от этого общества. Обед простой, но сытный, мясной, из трех блюд. После обеда опять поиски уже без знакомств, на ура.
Под вечер, случайно зайдя в отдел снабжения, Павел узнал, что нужен помощник начальника снабжения одного из участков недалеко от Москвы. Начальник — заключенный и не может выезжать в город по делам.
Павел никогда не работал по снабжению и знал, что это дело скользкое, но выбирать нельзя, и он согласился. Оформление в районе.
Уже собираясь идти на станцию, Павел неожиданно встретил Алешу, брата Григория. Алеша шел около вольнонаемного барачного городка с группой сослуживцев в арестантских бушлатах, но в гражданских кепках и костюмах. После минуты замешательства Алеша отстал от своих спутников и некоторое время они шли с Павлом. Павел чувствовал, что Алеша боится того, что Павел тянет Григория опять на какую-то опасную деятельность и считает это донкихотством. Разговор не вязался. Павел узнал, что Алеша уже освобожден, но не получил паспорта и поэтому в Москве пока не был, что он остается на той же должности, думает получить комнату в городе и надеется, что Леночка приедет летом в отпуск и немного отдохнет после четырех лет работы и нервного напряжения. Павел знал и раньше, что Алеша образцовый брат, но сейчас ему было неприятно чувствовать, что, кроме житейского благополучия, Алеша ни о чем больше не думает.
— Ну, давай, Бог, всякого счастья! — Павел пожал Алеше руку и пошел проститься с так приветливо принявшей его утром дамой. Мужа всё еще не было дома, он задерживается на работе до позднего вечера. Хорошенький мальчик и некрасивая курносая девочка с большими наивными глазами сидели за столом на том месте, где Павел утром ел макароны, и учили уроки.
— Ну, как — устроились?
В голосе дамы тревога и сочувствие.
— Устроился.
В глазах ее вспыхнула искренняя радость: один горемыка нашел временное пристанище. Павлу от этого стало еще тяжелее: из-за пристанища он сюда не пошел бы — он не может сказать это так приветливо смотрящей на него женщине.
Начальник отдела кадров, пожилой хромой человек с утомленным лицом, дает анкету на двух страницах. Анкета такая же, как в каждом советском учреждении: кто были родители, есть ли репрессированные родственники, есть ли родственники заграницей, служба в армии: царской, красной и белой. Подвергался ли сам репрессиям. Это самый страшный вопрос, но не здесь. Здесь на это не обращают внимания. Зато другой вопрос анкеты «не был ли сам, или кто-либо из родственников лишен избирательных прав?» играет здесь большую роль. Лишенцев не берут. А вот и специфически Гулаговское. Маленькая бумажка: «Обязуюсь ни с кем из заключенных не вступать в личные отношения и обязуюсь не разглашать ничего, что буду видеть на строительстве». Павел подписывает и передает все бумаги хромому мужчине. Ответ будет дан через месяц, но к работе можно приступать сейчас же.
В тот же день Павел сидел в кабинете начальника работ своего участка. Инженер, никогда не бывший сам в заключении, недавно окончивший институт. Через широкий стол поблескивали стекла пенснэ. Мясистый нос, мясистые губы, умные жестокие глаза — с этим человеком Павел не сможет сойтись.
— Мне надо, чтобы вы проявляли должную настойчивость и сообразительность при посещении различных учреждений, через которые снабжается строительство. Ваш будущий начальник очень хороший специалист, но ему еще сидеть четыре года и он не может уезжать со строительства. Я надеюсь, что вы сумеете найти с ним правильный тон.
Вы меня скорее пропишите, — думает Павел, — я тогда найду правильный тон, только меня и видели.
Канцелярия снабжения участка — дощатая барачная комната, наскоро сколоченные столы. Лысый мужчина, лет пятидесяти, Василий Сергеевич Козырев. Лицо желтое. В каждом слове, в каждом жесте нервность и надорванность. Он не знает сначала, как держаться с Павлом, но дружеский тон устанавливается сам собой. Дело ответственное, кляузное. Работа идет под Дамокловым мечом нового срока. Целыми составами подвозится цемент и в то же время часто нехватает гвоздей. Начальники объектов рады свалить вину за возможное невыполнение плана, на снабжение, поэтому все друг друга боятся и каждый заботится только о своем непосредственном деле, совершенно не интересуясь целым.
Глава седьмая
«ХОЗЯИН» ДОМА
Павел шел по большой, когда-то богатой деревне, иногда он натыкался на громадные ямы, в которых когда-то были вкопаны чудовищные бочки для засолки огурцов и заготовки капусты, — всё это было заброшено и испорчено… Колхоз!
На строительстве не оказалось свободной комнаты. Павел очень этому обрадовался. Теперь он нашел комнату в деревне, в трех верстах от управления участка. Ходить на работу надо два раза в день: два раза туда, два раза обратно. Четыре раза — двенадцать километров. Купить велосипед Павел, конечно, не мог, да неизвестно, где их и продавали. Надо было работать десять часов в день и тратить на ходьбу больше двух часов, — это было не страшно: два часа в день на поездку на работу тратило большинство москвичей. Самое главное, что, прописавшись в деревне, можно было уйти со строительства и начать новую жизнь.
В маленьком трехоконном домике жила толстая чернобровая хозяйка, женщина лет пятидесяти, восемнадцатилетняя дочка и сын, мальчишка четырнадцати лет. Муж женщины, по слухам, был выслан. На дворе стояла тощая корова и бегало штук шесть кур. Колхоз почти ничего не дал на трудодни и хозяйка соблазнилась возможностью получить от Павла восемь килограммов муки в месяц. За это она предложила клеть — полутемный чулан, выходивший на двор единственным оконцем и не отапливавшийся зимой. На строительстве можно было получить комнату, но это не дало бы возможности переменить работу и одновременно остаться под Москвой. Павел решил переехать в клеть. Скоро он завязал самые дружеские отношения с хозяевами.
Сейчас, идя по деревне и стараясь не обращать на себя внимания, он обдумывал план ухода со
