строительствах, большинство заметно квалифицируется и делается узкими, но вполне удовлетворительными специалистами. Ведь инженеров, выходцев из интеллигентных семей, всего несколько процентов. Ты себе представить не можешь какой народ приезжает из провинциальных вузов, но на работе они быстро обламываются.
— Ну, а какие у них настроения?
— С настроением та же картина: пока такой кончивший ВУЗ выдвиженец чувствует, что он всем обязан партии и правительству, а сам ничего не стоит, он инстинктивно цепляется за советскую систему; как только окрепнет и квалифицируется да понасмотрится на бесхозяйственное расходование народных денег, так и начинает критиковать, часто не вслух, а шопотом, только в кругу близких приятелей, но уже критикует. Твердо за партию стоят только партийные работники, которые ничего не стоят вне большевистской системы. Поэтому доверия к специалисту нет, хотя дело делает только он один. Поэтому на всех руководящих должностях сидят партийцы-крикуны. Если говорить о перевороте, то теоретически дело обстоит очень просто: надо будет с самого начала, сверху донизу, на место партийцев и комиссаров поставить их заместителей-специалистов.
— И ты думаешь, что внутренний переворот возможен?
— Если бы удалось поднять восстание сразу во многих местах, то и внутренний переворот был бы возможен. В случае же войны произойдет стихийный взрыв. А война неизбежна, во-первых, потому, что с переходом на пятилетки перешли к подготовке мировой революции при помощи штыков Красной армии; во- вторых, потому что столкновение с фашистской Германией неизбежно.
Павел, в который уже раз, сталкивался с той же концепцией.
— И ты думаешь, что Германия победит?
— Уверен, что победит. Наши, хоть и кричат и готовятся, но во время готовы не будут. Самое же глазное, что колхозники воевать не станут.
— А ты не боишься, что немцы захватят Украину?
— Во-первых, если и захватят, то не навсегда, а, вернее всего, и не надолго, а потом, как по-твоему, что лучше: потерять, скажем, руку, или знать, что заболел сифилисом и нет никаких лекарств для его лечения? Борис гневно посмотрел на Павла.
— А ты что, может быть, по-другому смотришь?
— Нет, я смотрю так же, как и ты.
Павел вспомнил разговор с хозяином, неожиданно спрыгнувшим с чердака.
— А как по-твоему молодежь?
— Зеленая молодежь до 25 лет в городах за них, да и то не вся; зато весь средний возраст, кроме партийцев, против, — отвечал Борис уверенно.
— А как дело с деревней? Я спрашиваю про твои группы среди крестьян.
— Плохо. Связь почти прервалась, Кузьмич уехал в Сибирь и пропал, видимо, боится писать, а те, кто остался на месте, попрежнему в душе наши, но, сам знаешь, всеми надо руководить и всех надо подталкивать, — само ничто не делается.
Раздались два звонка и в передней поднялся веселый шум.
— Анохин и Сергей, — высунулась в дверь Наталия Михайловна. Павел не успел спросить, какой это Анохин, как в комнату вошел его школьный товарищ, бывший староста класса, теперь главный инженер большого строительства — Анохин.
— Вот это здорово! — оба искренно обрадовались. Анохин возмужал, похорошел и приобрел уверенную, слегка небрежную манеру держаться. Следом за ним появился Сергей, муж Наталии Михайловны. Радость от встречи со школьным товарищем сразу исчезла у Павла, когда он увидел высокую развинченную фигуру Сергея, холодно протянувшего ему длинную руку.
— Рад познакомиться. — На большом бледном лице Сергея изобразилась надменно кислая улыбка, обнаружившая отсутствие передних зубов. Павел постарался заглушить вспыхнувшее с неожиданной силой недоброжелательство и одновременно вспомнил характеристику Сергея, данную ему еще покойным Алешей: человек наш, но кутила и неврастеник, в кадр не годится.
— Ну, как живем? — Анохин дружески, с некоторым оттенком превосходства обратился к Павлу.
— А так, что отсидел четыре года в концлагере, а сейчас работаю на канале, — ощетинился Павел.
Анохину стало неудобно и он даже покраснел:
— Прости, я не знал, что ты был арестован.
— Ну как, дамы, закуска готова? — спросил Сергей, с явным нетерпением ожидая выпивки.
Все пошли к единственному круглому столику, заменявшему и обеденный и письменный стол в комнате Наталии Михайловны. Павел не любил ужинов с водкой: всегда начинались праздные бестолковые разговоры, из которых, обычно, не получалось никакого дела, но во время которых легко было проговориться.
— Вам водки или коньяку? — Сергей обратился к Павлу.
— Ни того, ни другого, — поблагодарил Павел суше, чем хотел.
— Ну как, Борис, есть еще порох в пороховницах? — иронически заметил Сергей, наливая по второй рюмке.
Борис не заметил скрытой иронии Сергея, широко улыбнулся и залпом выпил. Наталия Михайловна, закончив приготовление закуски, подсела к столу, искоса взглянув на сидящего в стороне Павла. Павлу становилось всё досаднее и досаднее: он не для того с таким трудом вырвался со строительства, чтобы смотреть, как ужинают и пьют водку.
— Господа, — громко сказала Наталия Михайловна, — устройте куда-нибудь на работу отца; он после ссылки так и числится на моем иждивении, хороший специалист, а имеет только случайные заработки — и то частным образом.
Анохин сделал вид, что вопрос обращен не к нему; Борис обернулся и хотел сказать что-то сочувственное, но его перебил Сергей:
— Михаил Михайлович должен радоваться, что может по своему возрасту числиться на вашем иждивении, для него это самое лучшее, по крайней мере, меньше внимания на себя будет обращать, а то сразу скажут «недорезанный аристократ» и опять посадят. — Слово «недорезанный» Сергей произнес с оттенком презрения.
Ишь, какой новый специалист, — с возмущением подумал Павел.
— Ничего, Наташа, не грусти, — сказал Борис, — мы подумаем.
Сергей пьянел, Наталия Михайловна обиженно молчала.
Павел уже думал, что вечер надо считать пропавшим, когда Наталия Михайловна после ужина предложила Анохину и мужу пойти в кино.
— Ну, а вы, — обратилась она к Борису и Павлу, — наверно предпочтете остаться и поговорить. Любу мы возьмем с собой.
Оставшись вдвоем с Борисом, Павел решительно пошел в атаку на приятеля:
— Давай друг перед другом отчитываться в проделанной работе и намечать план дальнейших действий.
Борис сразу отрезвел и, поддаваясь Павловой экспрессии, загорелся сам. Картина оказалась гораздо менее благоприятной, чем в 1930 году, но не такой плохой, как боялся Павел. У Бориса всё-таки накопилось большое количество связей, знакомств, мыслей и проектов. Всё это было в хаотическом состоянии: налаженные с трудом связи постоянно прерывались из-за кочевого образа жизни. Борис согласился с тем, что надо переезжать в Москву и устраивать здесь центр. Осуществить переезд для него было относительно легко, потому что Люба оставалась прописанной у родителей, а мужа к жене не могли не пустить. Самым неприятным было то, что у родителей Любы была только одна комната и, в случае переезда, надо было жить вчетвером.
— Для тебя у меня припасено несколько конспиративных квартир, — закончил Борис, — есть два архитектора, очень близкие к нам люди, на активную работу они не идут, но жить, даже нелегально, в их квартирах можно. Вообще, частично помогающих делу, примерно, в десять раз больше, чем активно работающих, а сочувствующих в тысячу раз больше, чем частично помогающих — трудно, но «есть еще порох в пороховницах».
