строительства.
Соседи уже знали, что Павел работает на строительстве и считали его тоже работником НКВД, — это было выгодно для будущего. Павел тихо поднялся на крыльцо, отворил дверь, вошел в сени и отпрянул от неожиданности: из чердачного люка высунулись две ноги, поболтались в воздухе и на пол легко спрыгнул коренастый, всклокоченный мужик. Увидев Павла, мужик съежился, часто задышал и смешно выпучил зеленовато-серые, заспанные глаза. Дверь в избу отворилась, хозяйка, увидев Павла и мужика, всплеснула руками и взвизгнула. Все трое на мгновение застыли в нерешительности.
— Что же делать! Вы уже, пожалуйста, нас не выдавайте, — заговорила подобострастно хозяйка.
— Кого выдавать? — не сразу понял Павел.
— Это муж мой, — хозяйка заплакала.
— Всё прятала его, прятала, да разве спрячешь, живучи в одном доме!
Оказалось, что муж хозяйки тоже освободился из лагеря, прописался где-то вне стокилометровой зоны и теперь жил в собственном доме на чердаке, прячась от односельчан и жильца. Для него, главным образом, и была нужна мука, получаемая от Павла. Павел в одну минуту учел, что такая ситуация для него крайне благоприятна. Уйдя со строительства и оставшись прописанным в селе, он намеревался поступить так же, как муж хозяйки, только делая следующий прыжок из-под Москвы в самый город. Возможность иметь хозяев сообщниками этого плана ему весьма улыбалась.
— Ну, давайте знакомиться, — сказал Павел весело. — Я сам бывший заключенный и сам такие же штуки выкидывал. Хозяйка, вот деньги, неси поллитра, а мы с хозяином вспрыснем возвращение на родину.
Лед был сломан. Через десять минут Павел сидел в избе на почетном месте, под образами, для виду поднимал наполовину выпитый стаканчик и беседовал с хозяином о политике.
— И как это иностранные державы такое безобразие терпят, — возмущался хозяин, — всё равно Сталин на России не успокоится, всё равно коммунисты по всему миру смуту поднимают и война всё равно будет.
— Иностранцы считают коммунизм нашим внутренним делом: коли правительство не нравится, можно его провалить на выборах, — серьезным тоном возразил Павел.
Хозяин хитро подмигнул:
— Ты не думай, что я мужик необразованный, так ни в чем не разбираюсь. Что они не знают, какие у нас выборы? Заграницей, брат, люди умные правят, не нам чета… это нас в 17-ом году на свободу поймали, — теперь, небось, все видят, какая свобода получилась! Ты мне лучше вот что скажи: как ты насчет Гитлера понимаешь?
Павлу «понимание» Гитлера хозяином было совершенно понятно, но он ответил в прежнем серьезно-шутливом тоне:
— Гитлер борется в равной степени и с коммунизмом и с капитализмом, а от России ему нужна только Украина.
— Ты меня нарочно не путай, — прищурился хозяин, — насчет капитализма ты всё врешь, вот насчет Украины — может быть, но…
— Бригадир идет! Прячься, тятька! — в комнату, как бомба, влетел босоногий растрепанный Сенька. Хозяин вскочил, опрометью бросился в сени и исчез в люке, сильно мотнув ногами. Хозяйка быстро спрятала бутылку под лавку, убрала со стола и пошла на крыльцо. Павел возвратился в клеть и сел на постель. Через квадратное оконце падал косой белесый свет и видна была посеревшая соломенная крыша сарая. Все попытки создать в клети что-либо, похожее на уют, не увенчались успехом. Хозяйка дала стол, табуретку и кровать. Павел привез из Москвы кое-что из вещей матери, хранившихся у тети Лиды, застелил старый потрескавшийся стол вышитой скатертью, разложил книги, письменный прибор, поставил фотографии и с трудом добытую керосиновую лампу. Деревня уже давно была электрифицирована, но в Павловой клети, конечно, никакого электричества не было. Новый этап пройден, — думал он. Я прописан и окончательно оформлен на службе, а как всё это трудно в целом. Окружающую обстановку можно выносить, только отвлекаясь работой и борьбой. Каждая передышка невольно заставляет оглядеться вокруг себя, — а это почти невыносимо. Уже перевалило за двадцать пять лет, скоро тридцать. Хорошо раз собраться с силами и вступить на дорогу борьбы и самоотречения, даже пойти на смерть, заморозить сразу все чувства, но каково после этого оттаивать: сразу начинает чувствоваться вся боль лишений. А еще страшнее оттаять, а потом замораживаться снова. Вспомнилась Ната, — все отвергнутые или упущенные возможности личного счастья, и невыносимая тоска по семье, уюту и любви поднялась в душе.
Павел вспомнил, как неделю тому назад он и Козырев засиделись в канцелярии до 12 часов ночи и остались одни. Вдруг Козырев обернулся к Павлу, лицо его исказилось почти судорожной гримасой и надтреснутый голос с отчаянием воскликнул:
— Выжали, как лимон, чувствую, что жизненной силы почти не остается, а отдохнуть не дают.
— Давно вы уже в лагере? — спросил Павел.
— Пять лет. — Козырев поник головой и отвернулся.
— Вы были военным?
— Да. Интендантом. Два ромба носил. Пришили вредительство, дали десять лет через расстрел, то есть сначала приговорили к смерти, а потом помиловали. Семья за эти годы куда-то исчезла. Очевидно, жена снова вышла замуж, не пишет уже два года. Мне сорок восемь лет, а я чувствую себя глубоким стариком. Теперь обещают досрочное освобождение по окончании строительства, а что со мной будет через год? Может быть, смерть освободит без их участия.
— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? — спросил Павел.
— Нет. — Козырев с опаской оглянулся на дверь. — Вам ведь запрещено с нами общаться.
Павел сразу почувствовал страх: действительно, нечего особенно откровенничать перед этим бывшим советским генералом. Будь он на моем месте, он бы держался не так, как я, да и сейчас, может быть, недаром его через день в секретную часть вызывают.
После этого разговора Козырев стал держаться холодно и отчужденно, очевидно, боясь последствий минутной слабости.
Надо уходить, надо скорее уходить с канала, — думал Павел.
Глава восьмая
ВОЗВРАЩЕНИЕ БОРИСА
Борис вернулся из Сибири. С трудом получив свободный день, Павел приехал к Наталии Михайловне. Со стула встал обветренный, постаревший Борис. Обнялись.
Глаза и улыбка прежние, — думал Павел. — Нет, этот не сдался и не сошел со своей дороги.
— Ну, через Наташу следил за вами, — сказал Борис.
В комнату вошла румяная, подкрашенная Люба.
— Знакомься, — моя жена, — сказал Борис и искоса посмотрел, какое впечатление произведет на Павла Люба.
Павел с сомнением пожал пухлую ручку и посмотрел на губки бантиком.
Дамы вышли, чтобы приготовить обед. Павел сел против Бориса и сразу заговорил о деле.
— Мы с Григорием набрали в лагере много адресов и теперь хотим восстановить центр в Москве. Для этого я и поступил на канал Москва-Волга.
— У меня кое-что сделано в Москве, но, по понятным тебе причинам, задерживаться здесь мне невозможно. В Сибири на строительстве сколочена группа инженеров, особенно не развертываемся из-за общих неблагоприятных условий. — Борису было неприятно говорить о том, что сделано мало.
— А что из себя представляют молодые советские инженеры? — задал Павел давно мучивший его вопрос.
— Очень разные, я ведь и сам липовый специалист, как говорится, по нужде. Общее мнение таково, что сразу по окончании вузов они на 90 % мало куда пригодны, зато, поработав несколько лет на
