Распался и государев табор, обратившись в вереницу телег и повозок, и скоро на холме осталась лишь его одинокая кибитка.
Проводив взглядом удаляющееся кочевье, Ураган подождал, когда уляжется пыль и откроется солнце, после чего откинул полог кибитки и в тот же час вспомнил свой вещий сон.
Перед ним, не призрачным лихом, а в яви, раскинув свои пестрые, пышные, но ветхие одеяния по войлочному ложу, царственно и вольно восседала ягиня.
– Что, Ураган? – скрипучим и насмешливым голосом спросила она. – В руку сон? А ведь не верил Обаве, но ждал меня! Признайся, государь?
– Я более не государь, – промолвил он.
– Ну, коли так, то тебе будет не зазорно угостить меня! Принять радушно и с почтением, чтоб я добрее стала.
– Ты зачем явилась мне наяву? – настороженно спросил Ураган.
– Ужель не догадался? – Ягиня рассмеялась. – Путь тебе указать! Дочь отпустил к сколотам, бич свой бросил, один остался на кочевом пути... Что далее станешь делать?
– Повиноваться року.
– Вот и повинуйся! Коль гость к тебе явился, так угощай!
Ураган расстелил персидский ковер на ложе, усадил ягиню, сам наполнил кубок хмельной сурой и поднес.
– Вкуси, ведунья!
– Что это за питье?
– Радость сарских степей.
Старуха одним духом выпила суру и уста отерла.
– Добро! Ох, запалилась, покуда шла к тебе... Суров напиток. Я привыкла в своих лесах сладкие меды вкушать. А ну, налей еще!
Иного и привычного мужа кубок из седла валил; у этой же лишь очи заблестели, морщины растянулись на лице и нос чуть распрямился.
Бывали времена, когда ягинь в сарской земле было полно. Они приходили из далеких стран, по слухам, будто бы от родственных аланов, однако толком никто не знал, откуда и из какого народа. Выглядели они настолько ветхо, что признать, какого они роду-племени, было нельзя. Время стирало различия, и люди многих стран в старчестве становились одного и того же образа. Сами они ничего о себе не рассказывали и были настолько хитры и изворотливы, что правды никогда не добьешься. А поскольку владели сарской речью, то приходили и расселялись по государству, где хотели, и никто им не препятствовал. Даже напротив, если во владениях сара появлялась своя ведунья, считалось, что она принесет благо, достаток и оберег от болезней. Эти старицы врачевали хворых всяческими зельями и травами, собирая их по всей степи, и еще учили юных дев женским наукам – чарованию и мудрости.
Ураган подал ягине суру и затеял разговор.
– Сколько тебе лет, достославная? – спросил он мягко, дабы расположить к себе.
– Ты лучше спроси, что хотел услышать, – грубо отозвалась ведунья и отпила из кубка. – Ох, добрая сура, да только хмелю мало... Ведь мыслишь узнать, кто я, зачем пришла?
– Кто ты, известно, мудрая ягиня...
– Что еще знаешь?
– Да более ничего...
– Память коротка!
– И верно. А зачем пришла?
Ведунья прихлебнула и крякнула по-молодецки:
– Ладно, хорошо ты угощаешь, Ураган. Так и быть, скажу. Но прежде ты мне ответь, зачем Скуфь ходила к рапеям?
– Невест у них высватать.
– Безмудрый ты был государь... – обреченно вздохнула ягиня. – Да прежде бы пришли и спросили, есть ли девы у них? Нет, не удосужились, гордыня не позволяет к ягине обратиться. Я бы сразу сказала: пойдете за Рапейские горы, ничего не найдете, а что было, потеряете.
– Моя вина, – признался Ураган. – Это я их послал к рапеям.
– Добро, что признаешь вину. Ты их не к сколотам послал – на верную гибель. А потом еще и прогнал! Но что Тарга завещал? «Кто шел на смерть и избежал ее, тот под моей властью и суть мой избранник!»
Никто еще не смел укорять его и поучать, напоминая о законах, даже самые приближенные.
– Я сотворил это во гневе, – повинился он. – В сердцах проклял, а потом жалел.
– Совсем уж добро! – обрадовалась старуха. – Покладист стал, как бич бросил! Может, и сговоримся с тобой... Мал кубок у тебя! Вот уже и пуст.
Ураган достал из сундука серебряную братину и налил суры до краев.
– Испей, старица...
Дряблое лицо и вовсе округлилось, будто у молодки, нос распрямился, и в блеклом взоре заблистали искорки женского чарования.
– После сего сосуда сговоримся! – принимая чашу, воскликнула она. – Ведь Тарга что завещал? Каков бы ни был гость, в какой личине бы ни явился, он мой посланник. И прежде чем спрашивать, подай ему суры, дай отдохнуть, взвесели, а он уж сам поведает, зачем явился.
– Откуда ты знаешь наши ветхие обычаи? – спросил Ураган. – Ты же иноземка.
– Да, мы из иных земель, но живем, как и вы прежде, по законам совести. Далеко отсюда наша страна. – Она отхлебнула из братины и поморщилась. – И пьют там не твое кислое кобылье молоко, а вино. У нас есть ягода, виноград... Эх, как пьянит добро и весело бывает! А от твоей суры тоска охватывает. Тьфу!
Ураган не вытерпел такого неуважения и, помрачнев, напомнил:
– Пришла на путь наставить, так наставляй.
– А ты готов увидеть, что покажу тебе? Готов ли принять грядущее?
– Что ты терзаешь меня вопросами? Знаешь – показывай дорогу!
– А станешь повиноваться и исполнять мою волю во всем, что прикажу? И не спрашивать, что да зачем?
Ураган еще больше смутился.
– Тебе повиноваться? Мне свычней, чтобы повиновались мне.
И тут же вспомнил, что бросил бич и ныне уже не государь.
– Как знаешь. – Ягиня проворно вскочила. – Благодарю за угощенье! Недостоин ты иного пути. И лучше тебе догнать свое кочевье и утвердиться на старом месте. Возьми другой бич и ступай пасти свое жирное стадо. Испытав твое причастие, они будут рады возвращению и даже встанут под законы Тарги.
Ягиня уж и завесу кибитки подняла, чтобы выйти, но государь схватил ее за полу одежд.
– Погоди!.. Ты что же, отныне станешь мной править?
– Тобой править будет жена, – стараясь вырваться, заговорила она. – А я лишь хотела грядущее открыть и на путь наставить.
– На что мне теперь жена, коль не нуждаюсь более в наследнике?
– Не нуждаешься, и речи нет. Ну, отпусти меня! Так и скажу Чаяне.
– Чаяне? – Он выпустил подол. – Ты знаешь Чаяну?
Старица вернулась на свое место, неторопко допила суру и развалилась на ложе.
– Ишь, сразу спохватился! Ох, беда мне с вами!..
– Где Чаяна? – Ураган навис над ней.
Ягиня потянулась и зевнула.
– На что тебе царица омуженская? Ты же презираешь это племя. И называешь волчьим...
В тот миг Ураган вспомнил жаркую летнюю ночь на берегу реки и застонал от боли.
– Спутала она меня, будто коня. И путы ее незримы...
– В праздник Купалы? – хитро засмеялась старуха. – Эх, до чего же сладкие ночи бывали!.. У вас не заведен сей обычай?
– Не знаю я такого обычая...
