– Дочка, а где мы? Ну, это… в каком месте? Что-то я места не узнаю…
– Ого! – рассмеялся Кулешов, крепче сжимая руку. – Ты с кем еще вдарить успел, отец? Вот отчего у тебя бессонница…
– Ты не болтай! – оборвал его Никита Иваныч. – Постареешь – узнаешь отчего.
– Здесь же станция была, – пояснила Ирина. – Вон еще вагоны валяются. А дальше там – старый кирзавод…
– Ладно, чего вы за меня уцепились? – Никита Иваныч высвободил руки. – Сами ходить умеете…
В это мгновение над темным горизонтом полыхнула белая вспышка, и длинные тени расчертили землю. Никита Иваныч инстинктивно обхватил головы Ирины и Кулешова, прижал к себе… В воздухе пахло полынью и озоном.
А наутро, разбрызгивая грязь и лужи, в Алейку влетел сельсоветский «газик». Никита Иваныч только что заснул, потому что сверкало всю ночь, хотя гроза была далекая и гром так ни разу и не ударил. Машина промчалась через весь поселок и остановилась у ворот Аникеевых.
– Хозяюшка! – позвал председатель. – Никита Иваныч требуется. Дома он?
Катерина сделала знак, мол, тише, и подошла к воротам.
– Дома, да токо задремал. Всю ноченьку маялся…
– А что так? Не заболел ли?
– Не знаю, как и сказать. – Катерина оглянулась на избу. – Неспокойный какой-то стал. А нынче-то еще сверкало всю ноченьку… По какому делу-то к Никите Иванычу?
– Письмо ему пришло, – сообщил председатель и расстегнул полевую сумку. – Аж из Москвы, правительственное!
– Ой! – Катерина схватилась за ворота. – Не шутите ли?
– Какие шутки? – серьезно сказал председатель. – Вчера спецсвязью доставили, велели вручить под роспись.
– Так я разбужу! – спохватилась Катерина.
– Погоди… – замялся он. – Катерина…
– Васильевна.
– Он пускай спит, Катерина Васильевна, я подожду, – сказал председатель и застегнул сумку. – Сам проснется – тогда…
– Может, пока чайку? – захлопотала Катерина. – Я еще не варила, нынче поздно встали, все сверкало, сверкало…
Она провела гостя в летнюю кухню и усадила за стол. За столом председатель вдруг стал робеть, стесняться, видно было, что голодный, что уехал из дому не завтракамши, однако выпил стакан чаю с медом, а от другого отказался. И разговор поначалу никак не клеился, пока председатель не вспомнил о мелиораторах.
– Эти… где тут остановились? – спросил он.
Катерина поняла.
– Здесь, насупротив нас и остановились, – вздохнула она.
– Что, шалят, поди? – забеспокоился председатель.
– Они ж круглый день на болоте, некогда шалить. И начальник строго держит.
– Если хулиганить будут, сразу ко мне, не стесняйтесь, – предупредил председатель.
– Коли бумага из правительства пришла, теперь уберут их-то, – сказала Катерина с каким-то сожалением. – Раз в Москве про журавлей узнали – уберут… Сам-то ты не знаешь, что там писано?
– То-то и оно, – вздохнул председатель. – Вскрывать нельзя. Но я так прикинул: если бы на вашем болоте заповедник делали, то и нам бумага пришла. А нам бумаги нету. Я вчера уж в область звонил – тоже нету.
– Я ему, дураку, сколь раз говорила – зачем пишешь? Токо людей баламутишь. Он же в толк-то не берет… Из ума выживаем, что ли, на старости лет? Ну пускай я, может, неладно говорю, так и Иван же Видякин сказывал – никого не слушает. Может, ты ему совет дашь, а? – зашептала старуха, оглядываясь на дверь. – Так и так, скажи, власти-то видней, что с болотом делать. А он власть послушает. Токо строго с ним не разговаривай – мягко, как с товарищем. И упаси Бог, не поминай ему, что торфа-то эти нынче дороже журавлей. Он от этого аж бешеный делается.
– Надо сначала узнать, что в письме написано, Екатерина Васильевна, – тоже шепотом сказал председатель, – тогда и говорить. Так я ему скажу, а в письме что-нибудь наоборот…
С чердака донеслось приглушенное пение – проснулась Ирина. Песня была протяжная, грустная – слов не разобрать, но что-то из русских свадебных. Катерина облегченно вздохнула.
– Кто это? – спросил председатель.
– А дочка моя, – заулыбалась Катерина. – На лето приезжает…
– Ага, знаю, знаю, – закивал председатель. – Она у вас в городе живет, кажется, художником работает? Слышал…
Председатель был человек молодой, но уже догадливый, сообразительный и неплохо разбирался в отношениях людей.
Тем временем Никита Иваныч спал в горнице и ему снился Хозяин. Он был точно такой, как у Ирины на полотне, и только что-то жевал, по-коровьи двигая челюстями. Будто Никита Иваныч шел по болоту и вдруг чуть не столкнулся с ним. И чтобы не спугнуть диковинную зверюгу, он даже отполз назад и спрятался за кочку. «Вот и свиделись, – думал он, не ощущая ни страха, ни робости. – Значит, мне теперь удача будет во всем. Ишь ты какой, стоишь! И чего тебя люди пугаются?»
И только он так подумал, как откуда-то взялся Кулешов с уздечкой в руках. Хозяин недовольно мотнул головой, будто мерин, уклоняясь от узды, оскалил острые зубы.
– Тпру-у, стерва! – крикнул начальник. – Я те огрызнусь!
Он напялил узду на голову Хозяина и даже удила вставил ему в рот. Хозяин покорно побряцал ими и склонил голову.
– Ты что, охальник, делаешь! – заорал ему Никита Иваныч. – Ты что творишь, вредитель проклятый! Это что тебе, мерин, что ли?!
– А мне плевать! – сказал Кулешов и матюгнулся. – С тракторами мне напакостили – на нем теперь работать буду!
Тут же откуда-то появился плуг, правда, маленький, конский, и Кулешов, поругиваясь, как похмельный возчик на конюшне, стал надевать на Хозяина хомут, цеплять постромки и вожжи. Тот стоял, низко склоня головку и брякая удилами. Никита Иваныч выскочил из укрытия и побежал к Кулешову. Но за несколько метров от него вдруг наткнулся на что-то невидимое и прочное, будто на стеклянную стенку. И что интересно – рука проходила, а он сам – нет. Никита Иваныч попробовал толкнуть: плечом, затем грудью – стенка не поддавалась. Потом он стал бить ее ногами, бегал вдоль нее, стараясь отыскать дверь или дыру, просунув одну руку, пытался просунуть в эту же щель и другую – все бесполезно.
А между тем Кулешов запряг Хозяина в плуг и начал пахать болото. Плуг хоть и был маленький, но выворачивал торф как бульдозер. Пахота шла быстро, Хозяин совсем по-лошадиному напрягал и гнул шею, когда лемех брал глубоко; Кулешов понукивал, посвистывал и иногда, бросая ручку плуга, вытирал подолом рубахи лицо. «Вот сволочь! – бесился за стеной Никита Иваныч. – Что он делает! Что делает, а?!» И здесь, на этой странной пашне появилась Ирина с этюдником в руках. Она деловито раскрыла свой ящик, но рисовать не стала, а повесив его на шею как лукошко, начала доставать горстями зерно и разбрасывать его по торфу. Никита Иваныч сначала изумился, но потом закричал:
– Дура! Ну кто же здесь сеет? Что здесь вырастет-то, подумай!
Ирина с Кулешовым даже не оглянулись на крик, видно, стена звука не пропускала. Кулешов пахал, Ирина сеяла…
Никита Иваныч постучался еще немного и отошел. «И чего я стучусь? – неожиданно спокойно подумал он, наблюдая за пахарем. – Это ведь на болоте заповедник открыли! Потому стенкой и обнесли, чтоб никто не совался. А хитро придумали, черти! От хитро!» К тому же Ирина запела, и Никита Иваныч совсем успокоился.
Он и проснулся в том блаженном состоянии. Несколько минут лежал, глядя на солнечные пятна в горнице, и слушал, как поет Ирина. Затем не спеша выбрался из-под одеяла и пошел в сенцы попить воды.
