Некоторые механизаторы, посовещавшись, тоже начинали крутить рукоятки пускачей, и тогда Никита Иваныч, дежуривший на болоте, подходил к мужикам и требовательно заявлял:
– Ребята, за самовольство отвечать придется! Я сейчас фамилии ваши перепишу.
Нехотя, с руганью, но мелиораторы отступались от техники и садились играть в подкидного. Колесов же, погарцевав на своем бульдозере перед шеренгой других, глушил двигатель и чуть не плакал от досады.
– У-у, старик! – сипел он. – Ты мне всю плешь проел…
В середине третьего дня на дороге послышался шум моторов и скоро на кромку болота выехало около десятка огромных грузовиков, доверху забитых каким-то оборудованием. Мелиораторы разом повеселели и кинулись на разгрузку. Автокран поднимал и ставил на землю какие-то тяжелые агрегаты, бухты резиновой ленты, связки железа. Спустя пару часов весь берег был завален, а приехавшие с машинами люди с помощью крана и тракторов стали проворно растаскивать все оборудование по болоту. Напрасно Никита Иваныч высматривал среди них Кулешова – уехал тот и будто в воду канул. Улучив момент, Никита Иваныч подошел к одному из приехавших.
– Что это такое привезли? – спросил он.
– Это, дедушка, брикетировочная машина, – охотно объяснили ему. – Японская, скоростная. Вся на электронике – только кнопки дави!
– Ну?!
– Точно. Года за три это болото может упаковать в брикеты, и если надо – в бумажки завернуть, как конфетки! – Приехавший рассмеялся. – Зато больших денег стоит, золота.
– Жалко, – сказал Никита Иваныч.
– Что жалко-то?
– Машину жалко. Пока возите туда-сюда – пропадет…
Приехавший осмотрел старика.
– А ты, дедушка, сторожем здесь? – спросил он.
– Да… – бросил Никита Иваныч. – Болото от вас сторожу.
И, не дожидаясь больше вопросов, подался вдоль берега.
На следующий день, когда Никита Иваныч приехал на болото, машина уже стояла на рельсах, проложенных возле траншей, и длинный острозубый ее хобот прицеливался к полосе осушенного торфа. Утомленные, видимо, не спавшие всю ночь мужики сидели на ее станине и жадно курили. На берегу, под соснами, тарахтела дизель-электростанция и несколько мощных прожекторов, ослепнув от солнечного света, бесполезно таращили пылающие глазницы.
Никита Иваныч устроился на куче бревен, на которых они с Пуховым стояли заслоном перед тракторами, и едва закурил, как услыхал шум подъезжающей машины. Он хотел глянуть, кого это несет, но в это время высоко над болотом заметил распластанные крылья птиц. Птицы колыхались в мареве, резко меняя высоту, тянулись к солнцу, и от напряжения у Никиты Иваныча заслезились глаза. Рассмотреть толком он не мог, однако ему показалось, что это взрослые журавли поднимают птенцов на крыло. Он вскочил и, приложив ладонь козырьком, постарался разглядеть, кто там летает на самом деле, но глаза заслезились еще больше и птицы пропали. Если бы сейчас компания Кулешова собралась вместе с техникой и убралась с болота, Никита Иваныч удивился бы меньше, а то и вовсе не удивился. Дело в том, что по времени журавлята должны еще сидеть в гнезде с шуршащими, как береста, охвостьями в крыльях заместо перьев и взлета им было ждать целый месяц.
Он вытер глаза и увидел перед собой Кулешова. Тот стоял, широко расставив ноги и протянув широкую ладонь старику.
– Ну-ка, глянь, глянь, кто там летает? У тебя глаза молодые, ну-ка? – подтолкнул его Никита Иваныч.
– Вороны, – весело сказал Кулешов. – Их тут прорва.
– А-а, – удовлетворенно протянул старик. – И то, думаю, рано журавлям-то…
Никита Иваныч осмотрел Кулешова: костюм, галстук, ботинки начищенные – жених, да и только. Кулешов улыбался, щурясь на солнце, и был доволен, словно в бане напарился.
– Чего сияешь-то? – настороженно спросил Никита Иваныч. – Добился правды, нет?
– Порядок, отец! И спасибо за науку. Видал, какую я технику выбил? Новенькая, муха не сидела.
– Владимир Федорыч! – окликнул кто-то из механизаторов. – Иди сюда скорее!
– Что скажешь – молодец, – похвалил Никита Иваныч.
– А за журавлей теперь не бойся. – Кулешов приобнял старика, встряхнул. – Сейчас подготовим фронт работы, отдадим добычу и уезжаем до зимы. Разрабатывать торф будем только зимой, понял? Зимой же птицы здесь не живут?
– Не живут, – согласился Никита Иваныч. – На зиму они в теплые края улетают.
– Вот и хорошо! – рассмеялся Кулешов. – Пока их нет – мы торф будем добывать, а прилетят – уйдем. Но самое главное, чего я добился, отец, – отстоял идею разрабатывать не все болото, а только его периферийную часть, на пятьсот метров от берега. И следом – рекультивация.
– Что-что? – не понял старик.
– Ну, болото восстанавливать будем…
Никита Иваныч посмотрел на него как на сумасшедшего, отшатнулся.
– Товарищ Кулешов! – не унимались механизаторы. – Давай сюда!
– Так что, отец, и овцы будут целы, то есть журавли, и энергетике не в ущерб.
– Умно придумано, ничего не скажешь. – Никита Иваныч нащупал письмо в кармане, сжал его до хруста в пальцах.
– Нашли компромисс, – улыбнулся Кулешов. – Но и за него столько крови попортили!.. Тебе, отец, спасибо за науку. Можно сказать, за горло брал некоторых.
И снова Никите Иванычу показалось, будто журавли на горизонте взлетели. Помаячили расплывчатыми силуэтами, покувыркались в знойном мареве и растворились. «Чудится», – успокоил он себя и вытер слезы.
– Отец, когда я уезжал, мы с Ириной договорились: как я вернусь, так в загс поедем, – помолчав, сообщил Кулешов. – Думаю, сегодня поедем… Отдам сейчас распоряжения и… Может, и ты с нами, а?
– Кулешов! Ну сколь тебя ждать? – крикнул Колесов.
Никита Иваныч еще раз взглянул в небо и, повернувшись, пошел туда, где только что видел изломанные маревом журавлиные крылья.
– Федорыч! – орал Колесов. – Давай рысью! Тут про нас по радио говорят!
Старик Пухов вывернул ручку громкости до отказа и приник к радиоприемнику. Голос из динамика он узнал сразу: Стойлов говорил баском и картавил.
«В предвечерние сумерки Алейское болото особенно красиво. Ничто не шелохнется в теплом воздухе, и камышовый пух, розовый от заходящего солнца, неподвижно зависает над неоглядной марью. Только звон комаров щекочет ухо да редко прокричит где-то в глубине непуганая болотная птица. Так бы и стоял здесь до ночи, так бы и слушал эту необыкновенную для городского жителя тишину, ощущая себя не властелином природы, а лишь ее малой частицей…»
– Красиво говорит, курва! – похвалил Иван Видякин, на что Пухов погрозил пальцем, дескать, тихо! – Он мужик такой, еще и не так может.
«Но как раз эта тишина и настораживает сегодня, потому что более месяца назад глухой уголок нашего края разбудил мощный рев техники, – вещал „Альпинист“. – Началось освоение уникального месторождения торфов. Для осушения и нарезки первого карьера сюда был послан мех-отряд Владимира Кулешова – опытного и прославленного руководителя производства. По плану всего лишь через месяц алейский торф должен был превратиться в киловатт-часы электроэнергии. Сегодня всем ясно, что без этого сверхкалорийного торфа энергетический комплекс не сможет выйти на проектную мощность.
Однако сроки вышли, а первого брикета электростанция так и не увидела и долго еще не увидит, поскольку на месторождении до сих пор нет торфодобывающей техники и план по осушению выполнен едва на пятьдесят процентов…»
– Во кроет, а? – восхищенно проронил Видякин. – Ловкий парень! Главное, смелый.
Пухов сидел, вобрав голову в плечи, и ничего не понимал.
«Что же произошло с прославленным коллективом механизаторов? – спрашивал у кого-то Стойлов. –
