Сквозь сеночное окошко проглядывался сельсоветский «газик»…
Его словно ошпарили. Он выскочил на крыльцо.
– Что? Кто приехал?!
В летней кухне завозились, выглянула Катерина, за ней – председатель сельсовета. Никита Иваныч сбежал с крыльца и, чавкая по грязи босыми ногами, подошел к председателю. Тот поздоровался за руку и вынул из сумки пакет.
– Правительственное, из Москвы.
Никита Иваныч жадно хватанул воздуха, грудь расперло, почудилось, рубаха затрещала под мышками.
– Правительственное и должно, – однако спокойно произнес он. – Такие дела в конюховке не решают.
Он принял конверт, придирчиво осмотрел, подавляя желание тут же разорвать его и глянуть, что внутри. На конверте краснели пять сургучных печатей с четкими гербами – ну-ка попробуй кто чужой вскрой! Даже председателю не положено! Даже участковому! Только адресату, Аникееву Никите Иванычу.
Никита Иваныч, стараясь не задеть печатей, вскрыл конверт и вынул сложенный вдвое крепкий глянцевый лист. Сразу видно – бумага государственная. Красный герб, красиво тисненные буквы, размашисто-сильные подписи…
Попятившись, он наугад примостился на чурке у забора и стал читать.
«Уважаемый товарищ Аникеев! – Он сглотнул пересохшим горлом. – Мы подробно ознакомились с содержанием Вашего письма и горячо благодарим Вас за настоящую заботу об охране нашей природы. Сообщаем Вам, что черные журавли действительно селятся и живут только на Алейском болоте. Нигде больше на территории СССР их появление не зарегистрировано. А также уведомляем, что этот редчайший у нас вид птиц занесен в Красную книгу. Летом с. г. на Алейском болоте начаты работы по его сохранению и обводнению, с целью расширения мест гнездовий, улучшения среды обитания и увеличения поголовья черного журавля. Только в этом году на строительстве ирригационной системы будет освоено 300 тыс. рублей.
С уважением…»
– Триста тыщ, – вслух повторил Никита Иваныч, осознавая, что ничего в письме не понял, вернее, не мог сопоставить с действительностью, а отсюда и смысл прочитанного не доходил. Катерина стояла, зажав ладошкой рот, председатель сосредоточенно кусал внутреннюю часть губы, – оба смотрели настороженно.
– Давай-ка вслух, – приказал дед Аникеев и подал письмо председателю. Тот осторожно, будто птицу, взял правительственную бумагу, однако прежде, чем прочитать вслух, молниеносно пробежал ее глазами. Никита Иваныч ревниво выслушал чтение и снова ничего не понял.
– Ну что, поздравляю, Никита Иваныч! – громко сказал председатель и заулыбался. – Как говорят, капля камень точит.
– Все ли ладно? – спросила Катерина, глядя на мужчин.
– Успокойся, Катерина Васильевна! – Председатель пожал вялую руку старика, потом – старухи и направился к воротам. – Лучше не бывает!
Катерина бросилась провожать.
– И угостить-то было нечем, вы уж извиняйте, – певуче заговорила она. – Не обессудьте, коли что не так…
– Катерина Васильевна!
За калиткой она догнала председателя и зашептала чуть не в самое ухо:
– А говорить-то теперь не станешь с ним?
– Теперь нужды нет! – громко сказал председатель и потряс кулаком. – Теперь мы за болото и журавлей драться будем!
Оставшись один, Никита Иваныч еще раз прочитал письмо. Лоб вспотел, потекло между лопаток, и взяла одышка. Глаза приковались к строчке, где говорилось про обводнение.
Катерина вернулась во двор и, застав старика в таком положении, всплеснула руками.
– Господи! Теперь-то что как истукану сидеть? Получил бумагу-то!
– Напутали, – простонал, ужасаясь, Никита Иваныч. – Это же подумать надо: в Москве – и напутали! Не разобрались как следует, поторопились и – на тебе…
Но здесь же он вскочил, хлопнул себя по ляжкам и длинно выругался. Не в Москве напутали! Ни за что не могут там напутать! Вот же черным по белому писано. Да как он мог только подумать!.. Кулешов – вот кто все переиначил. Он, вредитель окаянный! Его послали обводнять, доброе дело делать, эту самую ирригационную систему строить, а он же осушать взялся!
– От балбесина! – воскликнул Никита Иваныч, устремляясь в избу и хватая одежду. – Только и может, что в бане париться да за Ириной ухлестывать. Ну я те счас да-ам! Я тя попа-арю! Такую баню устрою! Навек запомнишь!
Старуха говорила что-то ему, махала руками, вроде задержать пыталась – он уже ничего не видел и не слышал. Наскоро одевшись, дед Аникеев схватил велосипед и выехал на улицу.
Ох как мчался Никита Иваныч! Только волосы и штаны развевались да рубаха на спине отдувалась пузырем. Мелькали разрушенные алейские дома, куры, чьи-то старухи и деревья. Велосипед опасно юзил по грязи, вспарывал лывы и трясся на сучьях, норовя сбросить седока.
– Я те покажу-у! – кричал он на всю тайгу, виляя рулем. – Я те мозги-то разверну!
Сразу за Алейкой откуда-то вывернул аэроплан и ну тягаться с Никитой Иванычем!
– Я т-те покажу! – орал старик аэроплану, и тот скоро отстал.
Дорога к болоту была песчаная, ночной дождь смыл тракторные следы, прибил пыль, и теперь на этой дороге оставался один-единственный след велосипеда. Правда, этот песочек раскис, колеса увязали, и Никита Иваныч постепенно сбавил скорость. Рыжие пауты, видно, только что народившиеся и оттого нахальные, роем вились над головой, а бесшумные слепни, по-предательски залетая в рукава и под рубаху, тупо жалили тело. От медленной и трудной езды мысли Никиты Иваныча потекли ровнее. «Эх, дурень, – думал он, усердно вращая педали, – мужику четвертый десяток стучится, а ума-то нету. Сам бы должен догадаться, что сушить болото – вред один. Ну перепутало его начальство, послало торф черпать, так башка-то ему, балбесу, на что? Нет бы поспорить с начальством, схватиться с ним, а он – обрадовался, прикатил: у меня государственный план! У меня задание!.. Интересно знать, кто у него начальник? Сидит, поди, там какой-нибудь свистоплет вроде Богомолова…»
И только Никита Иваныч вспомнил про бывшего директора леспромхоза, как сразу стало ясно, отчего Кулешов такой послушный. Разговор-то, видно, короткий был: вызвали и сказали – стране торф нужен, из Москвы указ пришел – осушить Алейское болото и добывать. Куда денешься? Не поедешь – другого пошлют. Кулешову-то и невдомек, что расстояние от Москвы – ого-го! – и пока указ тот прошел через десяток разных начальников, его и переиначили. В настоящем-то указе про обводнение речь шла, и про птицу, а в том, который до Кулешова дошел, – про журавлей ни слова не осталось. Каждый начальник маленько подправил – и упорхнула птица из бумаги, даже не заметили, где и когда. Потому, выходит, Кулешов вроде и ни при чем. «Чего доброго, влипнет он, дадут ему, – подумал Никита Иваныч. – Начнут виноватого искать, допытываться, кто болото рыл. Начальники-то все по инстанциям сидят, с положениями – отвертятся. А этот лопух на болоте… И пускай! Раз накладут по шеям – потом думать будет!»
Дорога сделала поворот, и Никита Иваныч очутился на краю болота. Трактора стояли, как солдаты в строю, приподняв над землей бурые от торфа лопаты. Прямо от их гусениц начинались две широченные траншеи, отрезавшие угол мари, и вкрест им тянулась третья – не просто траншея, а целый канал, хоть на лодке поезжай. Высокие отвалы торфа уже подсохли на солнце, и ветерок поднимал над ними легкую рыжеватую пыль.
Подле тракторов суетились мелиораторы, звенели ведра и железные бочки, слышался забористый злой мат. Кто-то, громыхая капотом, крутил рукоятку пускача, кто-то заливал в бак солярку, таская ее ведрами и расплескивая на землю, а ненавистный Никите Иванычу Колесов сидел на гусенице бульдозера и задумчиво смотрел на тугую струю топлива, вытекающую из трубки в траншею.
Однако дед Аникеев подошел именно к нему.
– Где начальник?
