Колесов обернулся, вытаращил глаза и вдруг заговорил – злорадно и с придыхом:
– Ага… Это ты, рожа кулацкая! Это ты в баки соли насыпал? А? Папаша?.. Это ты напакостил, старый козел?.. Но ты не волнуйся, у нас на зоне не такие штуки делали, я допер! Ну, дедуля? Что, очко играет?
Он схватил Никиту Иваныча за грудки и притянул к себе. Никита Иваныч не ожидал такого обращения и в первый момент чуть растерялся.
– Колесов! – окрикнул его Кулешов, появляясь из-за трактора. – Отпусти старика!
– Ладно, ты!.. – огрызнулся тот, но Никиту Иваныча все-таки отпустил. – Мне плевать, что ты с его дочкой по кустам ходишь! Я ему сейчас морду начищу! Вот гадом буду! Век воли не видать!
Никита Иваныч побледнел и заозирался вокруг. Взгляд остановился на кривоватом тяжелом стяжке. Руки сами нашли его и прочно влипли в дерево. Другие механизаторы, услышав крики, приближались неторопливой и валкой походкой.
– Ты кого защищаешь, начальник? – сипел и орал Колесов, показывая крепкие белые зубы. – Ты вредителей защищаешь! Из-за него мы сколько простояли?.. Мне один хрен! Я под интерес не играю! И с его дочкой не сплю!
– Замолчь! – крикнул Никита Иваныч, вскидывая стяжок. – Ушибу, фашист проклятый!
Колесов в последнее мгновение успел пригнуться и закрыть голову руками. Стяжок ободрал ему пальцы, сомкнутые на макушке, просвистел перед лицами механизаторов – старика от промаха развернуло.
– Отец! – зычно выкрикнул Кулешов и перехватил Никиту Иваныча за руки. – Бросай палку!
Мужики подались вперед, зароптали. Колесов запоздало отскочил в сторону и вытаращил глаза.
– Уйди! – Никита Иваныч вывернулся из рук Кулешова. – И тебя огрею! Утяну – век помнить будешь!
– Чего вы с ним вошкаетесь? – раздался голос бульдозериста по фамилии Путяев. – Хватит! В милицию его! Ишь раздухарился, старикан!
– А ты еще сопливый кричать на меня! – отпарировал Никита Иваныч и плюнул ему в лицо. – Вот теперь утрись!
Путяев вышел и встал перед стариком, подбоченясь.
– Вытирай сам, дедуля.
Никита Иваныч отпихнул его, бросил стяжок и, вытерев руки о штаны, выхватил из кармана бумагу.
– Вы что, гады, делаете на болоте? Вас зачем сюда послали? А?.. Вас послали воду на болото подвести, значит, а вы?.. – Дед Аникеев потряс бумагой. – Во! Видали? Мать вашу… Из самой Москвы! – Он сунул конверт под нос Кулешову. – Читай, дурень твердолобый! Читай, что делать с болотом полагается! Вот она, правда!
Механизаторы переглянулись, ничего не понимая. Голоса стихли. Кулешов развернул письмо и стал читать. А Никита Иваныч, пользуясь замешательством, продолжал:
– Чего головами закрутили? Чего плечами задергали? Ну-ка заводи трактора и ямы свои закапывать. Хозяева нашлись, в бога душу… Чего хочу – то ворочу… Давай-давай, шевелись! Чтоб к вечеру все сровняли как было! А ты, гад ползучий, – он пригнулся и шагнул к Колесову, – еще раз про мою дочь тявкнешь – изуродую, понял? Я те зубы твои белые повышибаю. Я контуженый, с меня спросу не будет!
– Ладно, дед, не спекулируй своими болячками, – проронил бульдозерист Путяев и заглянул через плечо начальника в бумагу.
Никита Иваныч хотел ответить ему, но Кулешов в это время дочитал и свернул письмо. Механизаторы глядели выжидательно.
– Дошло? Дотумкал? – спросил Никита Иваныч, забирая бумагу. – Я тебя раньше предупреждал: невозможно, чтобы из-за торфа болото зорили. Вишь, журавли-то в почетную книгу записаны. – Голос его стал по-отечески мягким и наставительным. – Не у всякой птицы, поди, такая заслуга…
– В Красную книгу, – задумчиво поправил Кулешов. – Придется ехать в город…
– Поезжай, – благословил Никита Иваныч. – Еще не поздно. А своим мужикам прикажи, чтоб канавы заровняли и не трещали тут больше, пока птица на крыло не встанет. И так, видно, пораспугали с гнезд…
– Ошибка какая-то. – Кулешов дернул плечами. – Разобраться надо… Ты, отец, дай мне письмо…
– Не дам! – отрезал Никита Иваныч. – Ты без него разбирайся. Если кто не поверит – пускай приезжает сюда, я дам прочитать. И покрепче там нажимай! Дескать, вы что, слепошарые? На кой черт меня осушать послали?.. Учись без правительственной бумаги верх держать, пригодится. Требуй, чтоб у Москвы просили. Упирай, что журавль – птица важная для государства, понял?
– Ладно, – раздумывая, проговорил Кулешов. – Обойдусь… Черт, сегодня как назло – воскресенье…
Никита Иваныч притянул Кулешова к себе, спросил тихо, чтобы никто не слышал:
– Я-то думал, ты парень – оторви и брось, а ты сробел как кутенок?
– Что? – не понял Кулешов.
– На твоих глазах про Ирину и про тебя такое говорят, а ты хоть бы дрогнул, хоть бы раз этому… – Никита Иваныч кивнул на Колесова. – Съездил бы, что ли.
– Я на работе, отец, – поморщился Кулешов и, отпрянув от старика, громко распорядился: – Промывайте баки, заправляйтесь и ждите меня. Да глядите, чтобы на ночь кто-нибудь возле техники оставался.
– Ты куда, Федорыч? – спросил Колесов, выступая вперед. – Может, объяснишь коллективу, в чем дело? Мы не пешки, вслепую не хотим ходить. А то пошушукался со стариком и тягу…
– А то зрячие?! – вмешался Никита Иваныч. – Птица над вами которую неделю летает, а вы никак зенки свои не разуете! Заведете тарахтелки и прете, как бараны.
– Ну и шустрый ты, дед! – восхитился, и, видимо, откровенно, молодой парень в кожаной кепке. – То с ружьем бегаешь, то с колом! И бумаженцией трясешь!.. Защитничек природы, Дон Кихот Алейский!.. Послушать, так у тебя одного душа болит за журавлей, все остальные дураки и варвары. Поглядите: он – борец и созидатель, а мы – половцы… Между прочим, я давно знал, что черные журавли в Красной книге, и еще в городе выступал против добычи торфа. Скажи, Путяев, было?
– Было! – с готовностью подтвердил Путяев. – И я с тобой ходил за компанию.
– Нам тогда что сказали, помнишь? – напирал парень в кожаной кепке. – Мы вон как шумели, возмущались…
– Возмущаться все мастера! – отрезал Никита Иваныч. – Иван Видякин тоже возмущается, а сам на вашей кухне отирается. И ты небось орать-то орал, а болото копать приехал!
– И приехал! – подхватил парень. – Ты меня, что ли, кормить будешь? Тебе, дед, можно дубиной размахивать, ты на пенсии.
Кулешов молча и сосредоточенно слушал перепалку, затем повернулся и зашагал к машине.
– Куда же ты, начальничек? – встрепенулся Колесов и устремился следом. – Это тебе не пролезет, объяснись перед народом.
А дальше полушепотом – бу-бу-бу-бу, – Никита Иваныч не слушал, потому что парень в кепке лез в ораторы:
– Конечно, тебе можно партизанить. У тебя заслуги да еще и контуженый. А нас с Путяевым тогда отбрили и – от винта. Дескать, лодыри, бездельники, ваши отцы Магнитку поднимали, а вы паршивое болото осушать ехать боитесь. То есть на психику надавили… Но я не про то хочу сказать. Я хочу спросить: а что толку, дед, от твоей партизанщины?
– Толк у меня в кармане, – невозмутимо сказал Никита Иваныч. – Я до Москвы дошел и своего добился.
– Во-во, ты еще в грудь себя постучи, – вмешался Путяев. – Скажи: мы войну прошли, ветераны, за идею можем постоять. А вы – бараны…
– Кончай трепаться, – сказал парень в кожаной кепке.
– Ну их! Идейные борцы нашлись! То с ружьями бегают, то соли в баки подсыпают. Пять тонн дизтоплива угробили, только и всего.
– Как бы ни приспособились, а на первых порах помогает, и ладно, – отпарировал Никита Иваныч. – А вы зато тычетесь как слепые котята, вместе со своим начальником.
Машина Кулешова взревела и, прыгая на колдобинах, скрылась за поворотом.
– Посмотрим еще, кто слепой был, – лениво, вдруг потеряв интерес к красноречию, сказал парень в кепке и подался к своему трактору.
– Посмотрим! – ответил Никита Иваныч. – Я больше ждал. Теперь немного осталось.
