Пухова лишь снисходительно хмыкнула. И неожиданно тесно прижалась к сафроновскому плечу собственным... теплым и мягким, облаченным в недешевый свитер.
– «РевиZZор», – вслух прочитал Сафронов название спектакля в рекламном буклете. – Напоминает нечто эсэсовское.
В самом деле, две латинские Z были точь-в-точь как буквы в черных петлицах у гитлеровской гвардии.
– Что-то я у Николая Васильевича не припоминаю таких ребят, – сделал сдержанное замечание Сафронов.
– Вы невнимательно читали пьесу, дорогой вольный стрелок, – снисходительно покачала головой Ника Эдуардовна. – Ревизор! Ревизия!!! – Она взмахнула руками, точно хотела с помощью языка жестов объяснить Сафронову всю важность этих слов. – Вы осознаете ЧТО ТАКОЕ – РЕВИЗИЯ?!
– Квазиунофантазия? – в стиле прапорщика Максимова отозвался «вольный стрелок».
– Ни в коем случае! Никаких фантазий! Эти люди более чем реальны! – кивнув на фашистских оккупантов, проговорила Пухова.
Далее Ника Эдуардовна произнесла пламенную речь, из которой следовало, что в недалеком будущем в России грядет Большая Ревизия. Предвестником этой Большой Ревизии является маленький невзрачный человечек по фамилии Хлестаков. За короткое время он из мелкого клерка превращается в титаническую тираническую фигуру. Вокруг него оживают тени прошлого и будущего. Вполне реальными становятся дикари из людоедских племен и автоматчики в фашистской форме. Невзрачный Хлестаков руководит ими, из жалкого сюртука он переодевается во френч, а последнюю фразу: «Над кем сме?..» Городничий обрывает на букве «ё». Его заглушает гавкающая немецкая речь, а на зрительный зал в этот момент опускается мрак.
– Иными словами, вы, Ника Эдуардовна, предупреждаете зрителя о грядущей диктатуре? – уточнил Сафронов.
– В известной степени, – согласилась Пухова. – Главная же мысль – показать раболепие наших российских сограждан перед серыми мелкими людишками, которых сограждане сами делают лидерами.
– Интересная трактовка, – произнес Сафронов. – Я, правда, когда читал пьесу...
– Слушайте, ну ее к лешему, эту пьесу! – вновь отчаянно зажестикулировала Пухова. – Пьеса это пьеса, спектакль это спектакль... Точно так же, как я это я, а вы это вы!
С этими словами Ника Эдуардовна придвинулась еще ближе к Сафронову, так, что тот почувствовал, что от госпожи режиссера пахло не только дорогими духами, но и столь же недешевым коньяком.
– А это ложа для почетных гостей? – спросил Сафронов, кивнув на отгороженный от остального зала балкон с узорными креслами и шелковыми занавесками.
– Да, – кивнула Пухова. – На премьеру припрется наш господин меценат, вот его там и посадим!
– Вы говорите так, точно предпочли бы посадить его совсем в другое место, – осторожно заметил Сафронов. – А ведь он, если я ничего не путаю, глава крупной компании, производящей лекарства. Очень уважаемый господин.
– Да бросьте вы, – махнула рукой заметно поскучневшая Ника Эдуардовна. – Этот Уткин заурядный мешок с долларами. Мистер Миллион в мешке. Помните такой детский мультик?
Сафронов помнил и потому кивнул головой.
– И второй, этот... Такая, ну очень неприятная, злая физиономия. Шубкин. – Нику Эдуардовну аж передернуло при воспоминании о собственных меценатах. – Нет, просто Шубин. Скучные, некрасивые люди... Они ничего, решительно ничего не понимают в театральных концепциях. Когда я пыталась поведать им о своем видении жизни и роли искусства, они так гаденько ухмылялись. Вот вы, мой стрелок, слушаете с искренним интересом... Но у вас нет денег, у них они есть. И еще эти меценаты устроили мне неприятный сюрприз. Перед спектаклем и во время него они перекроют ведущие к театру улицы. Пропускать будут только по пригласительным билетам.
«Шубин перестраховывается, – мысленно отметил Сафронов. – И не напрасно...»
– Это еще полбеды. Весь театр – и фойе, и буфет – будет набит мордоворотами из его охранной службы. Мерзкие бритоголовые типчики будут сновать туда-сюда и контролировать каждое движение зрителей моего театра! Так они боятся за свои толстые волосатые шкуры.
«Основные силы охраны во время спектакля будут сконцентрированы рядом с этой самой ВИП-ложей», – отметил Сафронов, продолжая смотреть наверх. В этот самый момент мимо Пуховой и Роберта Сергеевича прошествовали два полуголых мужика, заросших патлами и бородами. Они тащили палку, к которой на манер дикого зверя был прикручен некий дергающийся господинчик во фраке.
– Я, к сожалению, не успею ввести вас в спектакль. Через четыре дня премьера, – проговорила совсем упавшим голосом Ника Эдуардовна, но тут же оживленно поинтересовалась: – Желаете коньяку?
– Извините, я за рулем, – ответил Сафронов.
– Что это вы таскаете под мышкой? Дайте-ка сюда! – В голосе Пуховой вновь появилась властность.
– Это я временно позаимствовал у вашего охранника при входе, – протягивая Нике Эдуардовне тонфу, пояснил Сафронов.
– Стрелку полагается арбалет, – недовольно тряхнула прической госпожа. – Он у вас имеется?
– Был когда-то, – вновь ответил чистую правду Сафронов. – Значит, улица перед премьерой будет перекрыта и оцеплена?
– Вот-вот, – закивала Пухова. – Совершенно омерзительная отрыжка тоталитарного прошлого... Нагонят милиции, всяких штатских.
– У меня, Ника Эдуардовна, есть ценная идея! – подняв указательный палец вверх, произнес Сафронов. – Сделать прилегающую к вашему театру улицу частью сцены, частью вашего «РевиZZора». Пусть вместе с милиционерами и шубинскими охранниками окрестности патрулируют ваши ребята. – Сафронов кивнул в сторону вооруженных автоматами гитлеровцев.
– Нечто подобное было у Любимова, на Таганке, в «Десяти днях, которые потрясли мир», – поморщилась Пухова.
– Не совсем, – позволил себе проявить эрудицию Сафронов. – По Таганке ходили революционные матросы и поющие частушки пролетарии.
– Слушай, может, ты и в самом деле театровед?! – перешла на «ты» Пухова. – Тогда пошел отсюда!
– Как скажете, Ника Эдуардовна. – Сафронов не замедлил подняться со зрительского кресла.
– Стой! – произнесла Пухова, – Вот пригласительный... – Она протянула Сафронову билет на премьеру. – После спектакля – праздник для своих. Приглашаю... Кем бы ты ни был, хоть и театроведом.
– Благодарю, Ника Эдуардовна.
– Слушай, посмеяться хочешь? – спросила она, сделав подзывающий жест рукой уже двинувшемуся к выходу Сафронову.
– Даже очень, – ответил он.
– Этот отвратительный Шубкин, – чуть понизив голос, начала она, как только Сафронов вернулся на место, – как-то пытался тут со мной кокетничать. Весь мой коньяк выпил и давай приставать. И чтобы набить себе цену, рассказал, что вроде бы под театром проходит какой-то секретный тоннель. Ну, второе метро, которое раньше КГБ подчинялось. Оно, говорит Шубкин, теперь никому не нужно, бесхозное теперь метро это. Ну, ядерной войны-то не будет, потому его и забросили. Вот, говорит он, вам бы, Ника, в этом самом секретном метро какой-нибудь спектакль поставить.
– Ну это он после коньяка... – начал было Сафронов, но Пухова перебила его.
– Он мне показал трансформаторную будку во внутреннем дворе театра, – торжествующе произнесла она. – Забытая такая будочка, а в ней железным листом прикрыт кодовый замок.
– А код 007? – улыбаясь, проговорил Сафронов.
– А 651 не хочешь? – ответила с вызовом Пухова. – Так-то вот! Ты вот, если в самом деле театровед, как считаешь, что, если организовать первый в истории театр под землей?!
– Увы, я всего лишь вольный стрелок, – продолжая улыбаться, развел руками Сафронов.
Покинув театр, Сафронов не пошел сразу на автостоянку, а заглянул во внутренний двор. Забытая некрашеная трансформаторная будка и в самом деле имела место быть. Сафронов огляделся и быстрым шагом подошел к ней. Будь что будет, но сказанное госпожой Пуховой он проверит. Картинка с
