любимца и бескорыстного друга, а этот Закария…
Да, тут не избежать расплаты, верной гибели. Здесь уже речь не может идти о том, что накажут бичами или посадят на кол. Виселица — благость, о которой нечего и просить. Удушение — трудноисполнимое желание, а смертельный яд — рай, который не для таких, как он. Султан прикажет зажарить его живьем на медленном огне. До этого же зажарили троих на вертеле. Единственное, что о них говорили, будто их видели вместе с юношей несколько раз. Султан не стал ждать выяснения, кто они и откуда. Что общего было между этими тремя простолюдинами и Шаабаном? Закария этого не знает. Юноша ничего не рассказал ему ни о них, ни о том, зачем они встречались с ним. Если этой ночью все обойдется, завтра же он отправит несколько наиболее опытных, умеющих всюду проникнуть и остаться незамеченными соглядатаев, чтобы они попытались выяснить личности этих троих, собрать, какие удастся, сведения о юноше-слуге. Кто знает, может быть, о нем, мертвом, удастся узнать больше, чем о живом? Может быть, выяснится такое, что и в голову не может прийти.
Пожар вспыхивает, когда не обращают внимания на искры. Действительно, небезопасно было оставлять Шаабана или кого-нибудь другого из узников в живых. Любой, кто окажется здесь, каким бы ничтожным, безродным бродягой или безымянным мелким воришкой он ни был, станет сейчас важным свидетелем. И чернь, и знать будут поносить его последними словами, обвинять в самых ужасных деяниях: «Закария бросает в темницу народ! У Закарии тюрьма под домом! Сколько душ он уже загубил?! Как только он не измывался над плотью — творением господним!»
Поднимут голову его ненавистники — эмиры и простолюдины, блюстители добродетели и шейхи разных вероучений, студенты и семинаристы Аль-Азхара, завопят, увидев заключенных: «Закария хватает бедных и несчастных! Все они ни в чем не повинны! Они не грешили, не замышляли заговоров, не воровали, не поносили при всех ни эмира, ни визиря!..»
Сейчас он сам осмотрит тюрьму. Возьмет у Мабрука факел и внимательно оглядит каждую нишу… Запах гнили и разложения… Он раздражает его обоняние… Однако терпение!
Закария доволен: несколько ночей в темнице не будут слышны стоны и жалобы. Узники не будут хриплыми голосами спрашивать имена друг друга, названия деревень и местностей, откуда они родом, и почему попали сюда. Закария смотрел на их лица и удивлялся: кто они? Они будто появились здесь без его ведома. Череда лет и множество дел стерли их лица из его памяти.
Теперь можно успокоиться и выйти подышать свежим воздухом. Можно побыть одному. Мабрук без слов поймет, чего хочет его хозяин, исчезнувший в темноте. Нащупывая рукоятку своего короткого кинжала с отравленным клинком, Закария твердым шагом пересек широкий двор.
Сверху доносится шелест одежды, нежный, как трепетанье шелковой нити, как взмах крыльев бабочки, слышится смех. Они болтают друг с другом там, на женской половине. Но этой ночью он не пойдет ни к одной из них. Не зайдет взглянуть на своего сына Яса. Он толкает невидимую в стене дверь, закрывает ее за собой и поднимается по узкой лестнице на самый верхний этаж канцелярии, примыкающей к его дому.
Человек с острым зрением мог бы сейчас заметить слабый свет, пробивающийся сквозь решетку верхнего окна дома. Но и самый сметливый, которому открывается невидимое, не смог бы догадаться, что творится на верхнем этаже. Закария поднимается сюда только во времена смут и лихолетий, в дни неожиданных перемен, когда рушатся устои и распадается связь времен.
Прежде чем приняться за дело, Закария откидывается на мягкую подушку, защищающую его спину от холода красно-черного мрамора стены, и прикрывает глаза. Что означают нынешние события? С тех пор как пришла новость, ему многое стало известно. Вокруг него говорящие стены: в бесчисленных отсеках хранятся папки разного цвета и объема. Здесь — весь Египет. Закария не раз говорил своим ближайшим помощникам:
— Когда мне нужно что-нибудь узнать о любом египетском селении, мне нет надобности далеко ходить. Я прихожу сюда: здесь каждому, селению отведено свое место, каждой деревне, каждому хутору, имению и владению в самом отдаленном уголке Египта. В каждой папке описание места и чем оно славно, имена его самых известных жителей и все сведения о них. Особое отделение отведено Каиру. Здесь все о его кварталах и мечетях, его мужах, шейхах, женщинах, юношах, рабынях, «домах греха», полиции, страже, о его факихах[16], банях, базарах, лавках, сектах, певицах, увеселительных местах; здесь имена греков, проживающих в городе, прибывающих и отбывающих, европейцев, проезжающих через Каир, тех египтян, которые знаются с чужеземцами и часто бывают у них в гостях. Здесь записано все — и великое и малое.
Что же касается эмиров, лучших людей общества, и разных знаменитостей, то здесь собрано все об их характерах и привычках, где и что они пьют и едят, об их увлечениях, радостях и печалях.
Закария хвастливо заявлял, что это отделение дивана[17] — гордость нынешнего султаната. Еще ни одному из египетских или иноземных соглядатаев не удавалось создать что-нибудь подобное. С благословения аллаха, всеведущего и всемогущего, наступит день, когда на каждого человека будет заведено особое отделение с описанием всей его жизни, от первого крика до предсмертного хрипа…
Вот что он ищет: папку в красном матерчатом переплете. В ней сведения о смотрителях, чиновных людях, шейхах небольших сект. Там же приложение, содержащее имена тех, кто со временем может занять важные посты. Закария не помнит, что там говорится о Баракяте бен Мусе. Аль-Халяби, смотритель дивана, вписал его имя примерно два года назад. Закария не читал страницу, посвященную Аз-Зейни, и не знает, добавил ли Аль-Халяби новые сведения о нем.
Сейчас уже поздно. Кругом тьма. Если бы не секретность дела, он бы послал к смотрителю Аль- Халяби с просьбой собрать все, что известно ему о Баракяте. Но чтобы добраться до него, надо пройти через кварталы с закрытыми воротами, пересечь дороги, по которым ходит стража, избежав встречи с людьми самого Закарии. Наверное, вызов смотрителя в такой поздний час вызовет подозрения.
Закария растерян: весть захватила его врасплох. Он не приказал своим людям остаться в диване и не сделал того, что уже давно намеревался: установить самый быстрый и надежный способ связи между ним, его заместителями и помощниками. Надо наверстать упущенное и завтра же осуществить задуманное. Если бы он не был постоянно осведомлен обо всем, что происходит в диване, не следил бы сам за ведением дел и составлением донесений и бумаг, то блуждал бы сейчас как в потемках. Закария не доверяет никому из своих заместителей вести дело, каким бы незначительным оно ни казалось. Он непременно должен знать все сам, вплоть до малейших подробностей, чтобы ни один из его людей не смог обмануть его.
Но зачем ему сейчас именно Аль-Халяби? Аль-Халяби нет нужды утруждать себя поисками, его память достойна изумления. Он знает тысячи людей и все связанное с ними. Не забывает ничего, что случилось много лет назад, помнит, какие бумаги и донесения он представлял, какие сведения и сообщения добавлял и в каком году.
Закария переворачивает страницы дела, держа в руке цветную ленточку — закладку, отделяющую одну страницу от другой. Буква «А» его не интересует. Возможно, некоторые из людей, чьи имена здесь записаны, уже умерли. Других следует перенести в иные разряды, ибо положение их изменилось. Вот, например, Ахмад бен Омар, бывший прислуживатель в мечети Сиди Сувейдана. Он уже стал имамом этой мечети, читает Коран и хадисы[18], произносит проповеди. Он женился на эфиопке. Ходят слухи, что он питает слабость к женщинам из Эфиопии. Однако его имя все еще числится в разряде прислуживателей. Все его жены здесь указаны. Одна из них — крестьянка из Осима, мать его детей. Их сын — студент Аль-Азхара. Не нужно звать Аль-Халяби. Что он может сказать? Все важное и неважное надо записывать, замечать, чтобы постичь сокрытое от глаз.
Вот она буква «Б». Баракят… Баракят… Вот он, Баракят бен Муса. В верхнем левом углу одно слово. Всего семь букв… Черные чернила. Тонкий почерк.
«БАРАКЯТ»
Если бы непосвященный взглянул на бумагу, то решил бы, что на ней нет ничего, кроме имени. Закарию интересует лишь одна фраза на белой бумаге, поблескивающей в свете свечей на стенах, облицованных деревом и мрамором, с полками, набитыми делами.
Закария дотрагивается до бумаги маленьким прозрачным стержнем, состав которого известен лишь немногим. Постепенно начинают показываться контуры букв, появляются слова, как будто их пишет невидимая рука. Закария проводит стержнем несколько раз, дует на бумагу.
