называлась «Новый виток бандитских войн» и имела подзаголовок – «Что делит братва». Статья за давностью лет вряд ли показалась бы интересной, если бы не упоминание о Казанцевой. Сычев не был главным героем заметки, но автор вспомнил его в связи с погибшей девушкой. Несмотря на то что милиции доподлинно известно, что Казанцеву убил Сычев, говорилось в статье, преступник до сих пор гуляет на свободе. Далее автор приводил вероятную причину подобной немилости Сыча к своей возлюбленной. У Сычева в квартире была большая сумма денег. По слухам, деньги исчезли и Сычев заподозрил в этом свою подружку. В результате та скончалась, но денег, по тем же слухам, при ней не нашли. Следующая заметка была совсем короткой: «Вчера, в 13.00, во дворе своего дома был застрелен Александр Сычев, более известный в определенных кругах как Саша Сыч. Это уже третье убийство в течение полугода. В январе был застрелен друг и соратник Сычева Виктор Беркутов, в начале марта – Вадим Кулагин». Далее следовали размышления автора на тему «Что бы это значило?». Мне эти размышления особо интересными не показались.
Я отложила заметки и ненадолго задумалась. Потом сунула их в конверт и пошла к Софье. Та лежала в постели и, водрузив на нос очки, читала любовный роман.
– Что опять? – спросила она недовольно. Я молча протянула ей конверт. – Пятнадцать лет прошло, – вздохнула она, ознакомившись с его содержимым. – Неужто кому-то интересно копаться во всем этом?
– Кому-то интересно, – пожала я плечами.
– Как думаешь, кто этот таинственный почтальон? – спросила Софья. Отвечать на этот вопрос мне не хотелось, но тут она обратила внимание на то, что я поначалу упустила. – Взгляни.
На обратной стороне одной из заметок на белых полях шариковой ручкой была написана фраза: «в Доме народного творчества, в 20.00».
– Это почерк Костаса, – сказала я.
– Уверена?
– Абсолютно. Его почерк ни с каким другим не спутаешь.
– Чепуха получается, – нахмурилась Софья, а я задумалась.
– Почему же, – подумав, сказала я со вздохом. – Это конец фразы. Допустим, Костас читал эти заметки, а кто-то позвонил ему по телефону, и он машинально записал что-то на полях. Я так и не смогла приучить его держать на столе бумагу для заметок.
– Но это значит, что Костас интересовался…
– Это значит, что он был не такой дурак, как мы думали, – пожала я плечами.
– К тому моменту прошло уже не меньше трех лет. Он рылся в старых газетах…
– Возможно, это банальное человеческое любопытство, – успокоила ее я.
– И где все это хранилось до сих пор? – посуровела Софья. – А главное: что там еще хранится?
Разумеется, ответить на этот вопрос, сидя в Софьиной спальне, ни она, ни я не могли. Кто-то решил основательно покопаться в делах давно минувших дней. Я даже догадывалась кто, но старые газетные вырезки с надписью на полях, сделанной рукой Костаса, сбивали с толку. Как, к примеру, они могли попасть к Павлу? А если это затеял не Павел, то кто? Кому могло прийти в голову связать то давнее преступление со мной? Выходило, что зря мы с Софьей благодушествовали. Не всех участников тех событий господь прибрал, если кому-то произошедшее тогда интересно до сих пор. Решив, что тратить время попусту, предаваясь гаданию на кофейной гуще, не стоит, я пошла спать, оставив Софью наедине с любовным романом и скверными мыслями.
До двери моей спальни было не более трех шагов, когда я внезапно передумала и тихо направилась к лестнице. Мне показалось, или я действительно слышала шаги? Все эти тайны изрядно утомили меня, и я твердо намеревалась узнать, кто бродит по дому.
Свет в холле позволял видеть всю лестницу, и я смогла убедиться, что она пуста. Вместо того чтобы идти к себе и наконец-то уснуть, я начала спускаться вниз, соблюдая осторожность, даже сбросила туфли, чтобы не услышали моих шагов.
В холле горела только одна лампа, и оба коридора, начинавшиеся отсюда, тонули в темноте. И вдруг кто-то отчетливо чихнул. И вновь наступила тишина. «Черт бы побрал этого бродягу», – мысленно пожелала я и направилась в ту сторону. Коридор казался необитаемым. Скорее всего, ночной бродяга уже укрылся в одной из комнат. Конечно, можно было бы заглянуть в комнаты и проверить, но мой недавний визит к Павлу отбил к этому охоту.
Скорее из упрямства я дошла до конца коридора и оказалась перед дверью в студию. Машинально взялась за дверную ручку, и тут выяснилось, что дверь открыта. Я опять чертыхнулась, потому что вечером лично запирала эту дверь, и вот – пожалуйста.
Я решительно вошла в студию и щелкнула выключателем. Свет вспыхнул, на мгновение ослепив меня. Когда я открыла глаза, студия, залитая светом, порадовала меня своей необитаемостью. Но не это вызвало мою крайнюю досаду, а то, что на мольберте стоял мой портрет, который вызвал столько эмоций у Скворцовой. А между тем ему надлежало пребывать в кладовой. Дверь в кладовую тоже была открыта. Я в досаде хлопнула дверью, бормоча:
– Надо завтра же сменить замки.
Затем вернулась к картине и внимательно осмотрела ее. Левый нижний угол, где обычно Костас ставил свою подпись, мне не понравился. Я взяла лупу и смогла убедиться, что мои подозрения оказались не напрасными. Кто-то соскоблил здесь краску. Совсем нетрудно догадаться, зачем это могло понадобиться.
Первой на ум пришла Скворцова, не зря она тут вертелась. Но для дамы ее возраста действовала она чрезвычайно ловко. Впрочем, сделать дубликаты ключей для нее особого труда не составило бы: она очень часто гостила в нашем доме и чувствовала себя здесь совершенно свободно. Одно не укладывалось в голове: с какой стати ее вдруг заинтересовал Костас? Мне казалось, что она так поглощена своим делом, что все выходящее за рамки деятельности издательства ее попросту не волнует. Возможно, я ошибаюсь.
Вздохнув напоследок, я убрала картину в кладовку, закрыла дверь и прошла к французскому окну, желая удовлетворить свое любопытство: был неизвестный здесь незадолго до моего прихода или же благополучно покинул студию еще до того, как я догадалась заглянуть сюда.
