– Эх, Алеша, Алеша. Не сносить тебе головы, а знаешь почему? Бабе веришь. А сучка твоя меченая. За нос тебя водит, под пули подставляет, а ты и рад стараться. Эх-х. – Он даже головой покачал, так расстроился.
Алексей дернулся, точно вдруг очнулся, и на меня посмотрел. Не по-доброму. Но с Лешкой время терпит, а вот этот старый пень меня беспокоил весьма. Не вовремя на него болтливость напала. Он хохотнул и продолжил:
– А я-то все голову ломаю, чего ты Эдичкой так заинтересовался, даже и Серый вроде побоку. Появилась девка Наташка, и стал Алешка сам не свой. Бабе верить нельзя, сынок… Душа у тебя добрая, я твою душу-то знаю… а сучонка эта в ней клубком свернется, да и вычерпает всю до донышка…
Поэтическая фантазия оборвалась неожиданно.
– Она жена Студента, – сказал крестный, как отрезал. – Герасимова Дина Григорьевна. Что там ее муженек с Эдичкой не поделил, дело не мое, но что она тебя за нос водит – не вопрос.
– Можно я со своей бабой как-нибудь сам разберусь? – вдруг рявкнул Алексей, да так, что я подпрыгнула от неожиданности.
Крестный нахмурился и с минуту молчал. Потом сказал спокойно, с легкой грустью:
– Что же, дело твое. – Вздохнул, заговорил неожиданно мягко: – Все я вижу, Алексей. Баба красивая и умная, змея… смекнула, как тобой вертеть половчее. У тебя такой не было, зацепило ретивое, и понеслась душа в рай, – крестный опять сбился на лирику. – Только вот что, сынок, я в жизни многое повидал и людскую душу чую. Спиной к ней стоять остерегайся, такая улыбается ласково, а сама петлю на шее затягивает.
С этими словами Николай Савельич, к моей безмерной радости, поднялся и пошел к выходу. Алексей вышел его проводить. А я стала готовиться к неприятному разговору.
Вернулся он минут через пятнадцать – видно, старичок и на улице свои увещевания продолжил. Вошел в дом и так меня взглядом полоснул, что я враз затосковала. От его недавнего спокойствия и следа не осталось: лицо горело, рот дергался, и по всему выходило, что доверительной беседы не выйдет. Может, зря я его сегодня спасла?
– Алеша, – слабым голоском молвила я, больше всего на свете желая оказаться за много километров от этого места. Алексей прибег к любимому аргументу: грохнул кулаком по столу, на этот раз вложив в удар всю богатырскую силушку. Стол подпрыгнул, как я недавно, а посуда со звоном полетела на пол. Похоже было на незатейливый скандал в семействе. Тут он принялся торопливо ремень из штанов вытаскивать, только злился очень, и потому дело не спорилось. Я наблюдала с любопытством, ожидая, что дальше последует, но очень скоро интерес иссяк. Ремень он выдернул и сгреб меня за шиворот. От неожиданности я дала маху и достойного сопротивления не оказала. Он зажал мою голову промеж своих коленей и впервые за все время рот открыл.
– Не смей мне врать! – рявкнул и ремнем стеганул.
Я взвизгнула и попробовала выдернуть голову. Какое там! Колотил он меня с чувством и довольно долго. Я терпела, потому как было ему за что на меня разозлиться, а ежели человек в сердцах, так уж лучше ему не перечить и потерпеть, покуда не остынет. Однако ж было больно. Я попробовала укусить его за ногу, чтоб душу отвести, но не вышло. Оставалось только одно: зареветь. И я заревела. Выла, повизгивала, всхлипывала и причитала. Наконец голову мою он освободил, зашвырнул ремень куда-то в угол, а сам пошел на кухню.
Я пристроилась рядом с креслом и разревелась всерьез. Во-первых, от обиды: меня и в детстве никто ремнем не баловал, во-вторых, от лютой Лешкиной молчаливости. Если человек молчит, зло в нем копится. А теперь и вовсе сбежал и что там думает в одиночку, одному богу ведомо.
Наконец он возник на пороге, хлопнул дверью так, что дом ходуном заходил, и направился ко мне.
– Врать мне было обязательно? За нос водить, как пацана?
Я стала всхлипывать еще жалче и размазывать слезы.
– Я не врала.
– А как же это называется? – язвительно поинтересовался Алексей.
– Я не врала, а всей правды недоговаривала. Это разные вещи.
– Так, – громыхнул он и заметался зверем по комнате. – А что ж ты, сладкая, имечко себе сменила?
Объяснить это было трудно. Я вытерла слезы и уставилась в пол.
– Язык отсох? – прошипел он.
– Если бы я в первый день тебе все рассказала, ты б мне помог?
Он по комнате сновать прекратил и замер возле меня.
– Положим, поначалу говорить это и правда было бы глупо. А потом?
– А что потом? – всхлипнула я.
Он рывком поднял меня с пола и прорычал с яростью:
– Где твой муж? И что за игру вы с ним затеяли? Шлюха грошовая, рада, что дурака нашла?
Я зарыдала, а он добавил зловеще:
– Ты мне, дорогуша, все выложишь, не то я тебя на куски разрежу. Не торопясь.
Насчет кусков он загнул, но видно было, что всерьез злится, муж мой ему покоя не давал, следовало его поскорее утешить.
– Олег погиб, месяц назад, – пролепетала я.
– Так я тебе и поверил, – усмехнулся Алексей. Я только плечами пожала. И загрустила, а он меня рассматривал, точно что-то прикидывал.
