подставлять тебе спину.
– Непременно передам ему твои слова, – кивнула я.
– Лучше не стоит, не хочу, чтобы у тебя были неприятности.
– Почему ты не спросишь, с какой стати я с ним? – зачем-то спросила я.
Он засмеялся.
– А мне неинтересно. Хочешь поведать свою историю?
– Обойдусь.
– Слава богу, времени у меня совсем нет, а не выслушать было бы невежливо. Спасибо за кофе. И за все остальное.
Я проводила его до двери.
– Я позвоню, – поспешно сказал он, а я знала, что не позвонит.
– Звони, если будет время и желание, – ответила весело.
Он поцеловал меня и ушел.
Я отправилась в ванную, посмотрела в зеркало, усмехнулась своему отражению и постучала по нему, как стучат в окно.
– Это очень глупо, моя милая, – сказала громко. – Прав был Вадим Георгиевич. Надо знать свое место. А твое место где? Знаешь, конечно, знаешь. Так что перестань валять дурака, святые чувства не для нас, грешных.
Я торопливо отвернулась от своего отражения и запела песню кубинских партизан, воодушевляясь все больше и больше, и под конец уже так орала, что соседи, не будь они приучены к моим выкрутасам, принялись бы стучать по батарее. Я маршировала по комнате, высоко вскидывая ноги, повторяя один куплет в восьмой или девятый раз, и чувствовала, как боль уходит. А потом долго сидела у окна, наблюдая за возней ребятишек во дворе. Собралась и пошла к Виссариону.
– Что это у тебя такой вид, точно на тебе черти воду возили? – спросил он, с недоумением приглядываясь ко мне.
– Черти – предрассудок.
– Ну, не скажи. Иногда я их вижу так же ясно, как ты мою старую рожу.
– Ну, так это после литра водки. Я, бывает, тогда не только их вижу, но и вполне дружески с ними беседую. Ведут себя прилично, не гадят, матом не ругаются…
– Где ж ты таких чертей встречала? – усмехнулся Виссарион.
– Надо знать, что пить, тогда даже гости из преисподней будут вести себя интеллигентно. Ты мне вот что скажи – на свете счастье есть?
– Нет. Но есть покой и воля. А у тебя свобода ограничена и в душе полный кавардак.
– А как с этим бороться?
– Медитировать, – пожал плечами Виссарион. – Посиди в тишине, подумай о боге.
– И что?
– Что-нибудь да высидишь. Ты влюбилась, что ли? – после паузы додумался спросить он.
– Неужели заметно?
– Заметно. О счастье заговорила – это большой прогресс. Сколько лет тебя знаю, все зубы скалишь…
– Что ж мне еще остается, если в душе-то кавардак? – хихикнула я.
– Радоваться надо, что сподобил господь, – глубокомысленно изрек он.
– Туго у меня с радостью, Виссарион, – со вздохом ответила я.
– Что, парень никудышный?
– Не парень, я.
– Это ты брось. И тому, кто тебе внушил такие мысли, плюнь в физиономию. А парень твой дурак, если не разглядел, что ты есть такое на самом деле. Что хоть за тип, очень мне интересно?
– Ты его не знаешь.
– Да? Ну, ладно, придет время, познакомишь.
– Непременно, – вздохнула я и перебралась к роялю.
Посетителей было немного, и я могла сколько угодно предаваться меланхолии. Виссарион время от времени поглядывал на меня из-под очков и хмурился. Должно быть, мой сегодняшний репертуар не пришелся ему по душе, а может, была иная причина.
На следующий день я задержалась на работе, чтобы, не заходя домой, сразу же отправиться к Виссариону. Машки не было, и выходило, что податься не к кому, а родная квартира вызывала стойкое отвращение. Я даже подумала: может, нам с команданте окончательно перебраться к Виссариону? Могли бы жить в подсобке, истинные революционеры неприхотливы. Кафе еще не открылось, и, за неимением слушателей, я решила не музицировать, а вымыть окна, чтобы принести пользу заведению и своей душе, ведь общеизвестно, что труд облагораживает.
Я мыла окно, весело распевая, когда у меня зазвонил мобильный, и едва не свалилась с подоконника,
