– Потерпишь пару часов. Хочу взглянуть на этих умников и прикинуть: кто там чего стоит.
Умники особого впечатления не произвели. Hа следующий день к нам приехали Танька с Костей и стали натаскивать Лома. Он капризничал и злился, а мы изрядно помучились. Однако через пару недель муженек вошел во вкус, возвращался с сияющими глазами и заявлял с порога:
– Ладуль, ты сейчас со смеху умрешь…
Со смеху я не умирала, но за мужа радовалась. Работать с ним стало легко и приятно. Память у Лома железная, не хуже его кулаков, и хоть мозгами его бог немного обидел, зато хитростью и звериным чутьем снабдил в избытке, а о том, что карманы ближних следовало время от времени основательно очищать, Лому напоминать не приходилось. Костя умело его инструктировал, а Ломик был способен запомнить текст объемом в пять страниц и на следующий день воспроизвести его дословно. Очень скоро ребята в банке поняли, что’ заполучили. Но русский человек, как известно, задним умом крепок.
Поздней осенью, после одного примечательного разговора с глазу на глаз в кабинете за дубовыми дверями, в котором Лом, к удивлению своего собеседника, продемонстрировал недюжинный ум, а не только звериную повадку, у нас в гостях появились двое мужчин. Правда, на гостей они были похожи мало, так как выглядели испуганными, нервными и неприлично суетливыми. С обоими я встречалась лишь однажды, на презентации, и поэтому позволила себе, открыв дверь, выказать легкое недоумение.
– Здравствуйте, – пропела я с улыбкой, глядя попеременно то на одного, то на другого.
Один из мужчин был среднего роста, худой и бледный, ранняя лысина и борода клинышком, фамилия его была Перезвонов. Лом сразу же прозвал его Звонком за неуемную тягу к красноречию. Второй – высокий, крепкий и в отличие от товарища говорил мало и по делу, чему, надо полагать, способствовала его фамилия: Молчанов. Сейчас он держал в руках черную папку, по некоторым причинам очень меня интересовавшую.
– Здравствуйте, – ответили они мне и улыбнулись, хотя было заметно, что им не до улыбок. – Геннадий Викторович дома?
– Дома, проходите, пожалуйста.
Они вошли. В прихожей появился Лом. Так как визит ожидался, муженек бродил по квартире в костюме, застегнутом на все пуговицы, и выглядел, как всегда, сокрушительно, правда, на особый, бандитский, манер, точно назло всем моим попыткам придать ему вид добропорядочного гражданина.
– Вот сюда, пожалуйста, – сказала я, указывая рукой на дверь гостиной, а Лом головой мотнул:
– Пошли, ребятки.
Я закрыла за ними дверь и прошла в соседнюю комнату. Здесь напротив друг друга молча сидели Костя и Танька. При моем появлении подружка вскинула голову и спросила:
– Лом справится?
– Еще бы.
Костя поднялся с кресла, подошел к окну и сказал тихо:
– Черт, волнуюсь, как на выпускном экзамене.
– Hе стоит, – успокоила его я. – Все нормально и даже лучше. Генка понял, чего от него хотят, а когда он случайно что-то понимает, ему цены нет.
Мы настроились на долгое ожидание, но разговор занял не более получаса. Гости молча оделись в прихожей, потом хлопнула входная дверь, а мы покинули комнату. Лом сидел в кресле и ухмылялся.
– Что, Геночка? – спросила я, устраиваясь на его коленях.
– Порядок, – кивнул он и поцеловал меня.
Hа столе лежала та самая кожаная папка. Костя сел, придвинул ее к себе и стал внимательно изучать содержимое. Танька пританцовывала рядом и все норовила заглянуть ему в глаза. Hаконец Костя поднял голову, посмотрел на нас по очереди и сказал:
– Молчанову сейчас самое время умереть.
Лом уставился на меня, а я едва заметно кивнула.
Я жарила мужу котлеты, Танька вертелась рядом, залезая руками то в один салат, то в другой.
– Молчанова-то с попом хоронят, – минут через пять заявила она. – С понятием люди…
– Сейчас модно, – пожала я плечами.
– Отпевание сегодня в час. – Танька задумалась, глядя на люстру. – Человек он в городе уважаемый… был. И меня, кстати, приглашали…
– Сошлись на занятость, отправь вдове соболезнования, покойнику венок…
– Да нет, я бы сходила… отдала то есть последний долг… и вообще, послушала, как поют.
– Помешательство какое-то, – разозлилась я.
– И вовсе не помешательство… В душе-то так чисто делается, и плакать хочется.
– Что ж, – вздохнула я, – сходи поплачь.
Танька взглянула на часы и ходко затрусила к двери.
Однажды вечером Лом вернулся в сильной задумчивости, бродил по квартире и все на меня поглядывал. Где-то часа через полтора не выдержал и сказал:
– Ладуль, мне с тобой поговорить надо…
Разговор вышел бурным, и я впервые накричала на муженька, а под конец заявила:
