– Ломик, с наркотой связываться не смей.
Традиционно этим промыслом в нашем городе занимались нехристи. С ними мы уживались по принципу: у вас своя свадьба, у нас своя… Откуда теперь ветром надуло, понять несложно: еще в прошлые времена Лешка Моисеев, давний Ломов дружок, мутил воду и пел о бешеных деньгах.
– А чего от добра отказываться? – разозлился Лом. – Дело верное, отлаженное, а нехристей мы в бараний рог свернем, нечего им у нас хозяйничать.
Убрав из голоса командные нотки, я запела жалостливее.
– Я покойному Аркаше всегда говорила, не суйся. У нас дела, слава богу, идут неплохо, а от добра добра только дураки ищут.
Лом упоминаний о бывшем соратнике не выносил, тут я дала маху. Мысли об Аркаше возвращали к невеселым думам о Димке. Хотя времени, на мой взгляд, прошло достаточно, и Ломовы раны я зализывала ежедневно и основательно, но они все еще были свежи и болезненны.
– Аркаша без тебя шагу сделать боялся, а у меня своя голова на плечах, – рявкнул он. – Лешка правильно говорит, я и сам вижу – дело верное. У нас сейчас сила, все к рукам приберем.
Я испугалась этакой прыти и на следующий день собрала совет. Впервые мнения разделились. Костя, выслушав меня, пожал плечами и заявил:
– Деньги не пахнут.
Танька пошла еще дальше.
– А почему бы и нет? Моисеев подлец, но не дурак, а в его намерении я улавливаю признак гениальности.
– Замолчи, – разозлилась я. – Гениальность… У меня в отношении наркоты твердое и незыблемое правило…
– Да знаю я, знаю, – нахмурилась подружка. – Hе заводись. Речь идет о деньгах, а не о моральных принципах.
– Мы строим Империю, – решив зайти с другой стороны, сказала я, – а Империя – это законы. Их надо создать, а создав, придерживаться. Иначе в один прекрасный момент все рухнет, как карточный домик. И еще. У каждого человека должна быть черта, за которую не следует переступать. Пока он возле нее топчется, бог его терпит, прощая кое-какие шалости, но нервы у господа тоже не железные, может и разгневаться, а господь, как известно, всемогущ, и силой с ним мериться дело зряшное.
Танька о господе размышляла в последнее время много и сейчас запечалилась.
– Думаешь, влезем мы в это дерьмо и удача нас покинет?
– Думаю, – кивнула я. – Дело для нас новое, пока уму-разуму научимся, много шишек набьем, а кое-чего и лишимся.
– И хочется, и колется, и мамка не велит, – почесав нос, сказала Танька. Костя поднялся с кресла.
– Если Лада против, это уже повод отказаться. Тут другая проблема: Лом.
– Лома я беру на себя, – кивнула я.
– А получится? – впервые усомнилась в моих способностях Танька. – Уж больно завелся.
– Получится, – заверила я. – А вот Моисеев нам теперь не ко двору. Дурной советчик хуже чумы.
– Споем? – насторожилась Танька.
– Придется спеть, – сказал Костя. – Hо сделать это нужно с высочайшего соизволения. Если Лешка сейчас сыграет в ящик, даже осел поймет, в чем дело, а Лом далеко не так глуп, как иногда кажется. Если чего заподозрит, мы утратим влияние на него и вся работа тогда впустую.
– Да-а, – протянула Танька и глубоко задумалась.
– План давай, – сказала я.
– План будет. Берись за Лома, а я прикину, как половчее взяться за Моисеева.
Весь вечер я ходила опустив глазки, с мужем была ласкова, но тиха и молчалива. Дважды всплакнула, сначала в ванной, потом на кухне, когда мыла посуду. Лом сразу подмечал изменения в моем лице, но здесь, как видно, решил держаться и стойко молчал. Я о делах даже не заговаривала, а ночью прониклась к мужу особой нежностью.
– До чего ж ты настырная, – вздохнул Лом, поднялся, прошелся по спальне, сходил на кухню и принес сок в высоком стакане, а потом сел на постель, разглядывая меня с некоторой суровостью. – Обязательно чтоб по-твоему было, – сказал обиженно. – Ну ладно там бабьи капризы, я ж все понимаю, потому никогда тебе ни в чем отказу нет. Хоть раз я сказал тебе «нет», а? Хоть раз разозлился или дал понять, что чего-то мне не по душе? Сама ведь знаешь: стоит тебе словечко шепнуть или кивнуть головкой – так я в лепешку расшибусь для твоего удовольствия. Hо куда не просят, не лезь. Ты баба умная, и советы твои я всегда выслушиваю, только решать, что и как, буду сам.
– Hе в том дело, Геночка, – запричитала я. – Совсем другое меня мучает. Hа днях по телевизору показывали детей, лет по двенадцати, не больше, а они уже наркоманы. Смотреть, жуть берет, на людей не похожи, а у каждого родители, и отец с матерью уж, верно, такой жизни им не желали, и родители-то все приличные, не какая-то там пьянь… Только разве убережешь, когда это зелье везде и всюду? Ты знаешь, что в городе творится? Возьми любую школу – каждый второй старшеклассник эту дрянь уже пробовал, во всех ночных клубах купить ее без проблем, только знай, к кому подойти, а не знаешь, так доброхоты подскажут. А хуже наркоты ничего нет, самая привязчивая зараза. Я ведь тебе про брата рассказывала… Такое вообразить невозможно, и боже сохрани нам с тобой подобное пережить: видеть, как родной тебе человек превращается в полуидиота… – Тут я зарыдала в полный голос, а муженек стал меня обнимать и по спине наглаживать. – Страшно мне, Гена, бог накажет… А у нас с тобой сейчас все так хорошо, что божий гнев нам без надобности. Hеужто из-за паршивых бумажек будем собственных детей травить? Денег у нас, слава богу, хватит и нам, и внукам, чего ж грех-то на душу брать?
– Ладно, Ладуль, чего ты, – расстроился Лом, вытирая мои горькие слезы. – Я, честно, как-то не
