– Он же кастрированный, – ехидно заметил Витька, на что Груня ответила:
– Сам ты кастрированный. – И муженек замолчал.
– Папа давно ушел? – спросила я.
– Вечером. Мы его не застали. Коля сказал, что после обеда должны вернуться.
– Ясно… – Я устроилась за столом.
– Будешь кашу? – предложила Груня.
– Нет, – отказалась я. – Спасибо, я уже позавтракала.
– Все-таки англичане придурки, – неожиданно заявил Витька. – Такую дрянь есть.
– Овсянка полезная, – отрезала Груня, а Ряха заулыбался и кивнул.
– Точно. Ешь, что дают, – толкнув друга в бок, посоветовал он и стал облизывать ложку. Если был на свете человек, менее всех похожий на киллера, так это Ряха.
– Как тебя угораздило? – хмуро спросила я и прикусила язык, да поздно. У меня так часто бывает: раз – и брякнешь что-нибудь, потом сама удивляешься. Ряха сразу заскучал, посмотрел на меня с печалью и вздохнул, из чего я заключила, что он отлично понял вопрос.
– Жизнь, – заявил он минуты через две, вдоволь наглядевшись на соседний угол. – Я и сам не думал, не гадал, а вот ведь как повернулось.
– Как это «повернулось»? – не унималась я, вместо того чтобы взять да и заткнуться.
– Так, – запечалился он еще больше, подперев голову рукой. – Воевал в Чечне…
– Врет, – перебила его Груня.
Ряха укоризненно взглянул на нее, потом на меня и охотно согласился:
– Вру.
– Он у нас самородок, – встрял Витька.
– Будешь самородком, если тебя загонят в какую-нибудь тмутаракань, где ни баб, ни телевизора, – нахмурился Ряха и, обращаясь уже исключительно ко мне, продолжил: – Я в армии к этому делу пристрастился, в саперах служил… А командир у нас был веселый такой, малость на стороне приторговывал, жить-то на что-то надо… у него я тоже многому научился. А потом любопытство: получится, не получится.
– У него всегда получается, – хмыкнул Витек, а Ряха вроде бы обиделся:
– Так я душу в дело вкладываю.
«Форменный придурок», – решила я, послушав его еще немного.
– А ты чего какая кислая? – вдруг спросил меня Витек.
– Папу хотят ограбить, – вздохнула я. – Своих проблем мало, так теперь еще и это…
– Как это ограбить? – не понял Витька. Пришлось рассказать ему про джинсового. Витька слушал очень внимательно, а Ряха время от времени кивал, точно соглашаясь со мной.
– Не боись, – заявил Витек, дослушав мой рассказ до конца, – с этим разберемся. Без проблем. Ряха, ну-ка звякни Вовке, узнай, что к чему и откуда этот джинсовый хмырь взялся.
Ряха позвонил, даже не один раз, а три, и вроде бы остался доволен разговором. Я же не очень, потому что мало что усвоила из их разговора. Стоило Ряхе взять в руки телефон, как он понес какую-то тарабарщину. Я сначала вслушивалась, потом бросила это дело, сочтя бесперспективным, и удовлетворилась Витькиным сообщением, что «все путем».
Мы с Груней вымыли посуду и немного поболтали, в основном о том, как было бы хорошо устроить приют где-нибудь в пригороде, сделать большой вольер, где животные могли бы вволю побегать… Витька с Ряхой негромко переговаривались, сидя за столом. Коля вроде бы медитировал, потому что никаких признаков жизни не подавал. Вдруг Витька поднялся и заявил:
– Пойдем.
– Куда? – в два голоса спросили мы с Груней.
– К родителю на квартиру. – И пояснил: – Проблему лучше решать сразу.
Но я не очень поняла, что он имел в виду. Груня засунула кота в корзинку (Пафнутию это не понравилось, и он заорал, Витька прошептал: «Убил бы», а Ряха заулыбался), и мы гуськом потянулись к двери.
– Надо такси поймать, – предложил Ряха.
– Да тут недалеко, – ответила я, и мы отправились пешком.
Груня двигалась с заметным удовольствием, а вот два наших товарища с явной неохотой. Чувствовалось, что пешие прогулки им в диковину и вызывают беспокойство. До папулиного дома мы дошли без происшествий, только возле подъезда парни замерли ненадолго, ткнувшись взглядом в мраморные доски.
– Это что, дед твой? – с уважением спросила Груня, кивнув на ближайшую.
– Дед, – почему-то засмущалась я и поторопилась войти в подъезд.
Тут я вспомнила, что не предупредила Земфиру о нашем визите, а у нее сейчас может быть сеанс. Но делать было нечего. Я позвонила и, подождав немного, открыла дверь своим ключом. Земфира что-то заунывным голосом вещала в своей комнате, в ее бормотанье робко вклинивался высокий мужской голос.