Дверь была не заперта, я открыла ее и позвала:
– Хозяйка… – Вонь стояла такая, что у меня глаза на лоб полезли, я мысленно чертыхнулась и заорала: – Хозяйка! Есть кто дома?
Дверь в конце коридора открылась, и появилась женщина, судя по всему Катька-пьяница. На вид ей было не больше пятидесяти, когда-то красивое лицо (при желании без особого труда можно было обнаружить сходство с Зинкой) теперь оплыло от постоянного пьянства и приобрело стойкий синюшный оттенок. Цветастый халат, драные шлепанцы и алая помада на губах, впрочем, слегка размазанная.
– Чего? – спросила она хмуро, а я заговорщически понизила голос:
– У вас бутылки на продажу не будет?
– Вам? – Она вроде бы удивилась.
– Мне.
– Я самогоном не торгую, – обиделась женщина. – А соседей не слушайте. Злые все, и чего только не наболтают. У меня и с обыском были, ничего не нашли. – Я достала из кармана очередные полсотни, посмотрев на купюру, Катерина вздохнула и сказала, пожав плечами: – Есть у меня бутылка. Для личного пользования. Сейчас вынесу… А может, в дом войдете? – вдруг предложила она. Уговаривать меня не пришлось.
Мы оказались в маленькой кухне, чудовищно грязной, хранившей следы бурной жизни хозяйки: разбитые стекла шкафа, покореженные стулья и темные разводы на обоях, точно здесь соревновались в метании стаканов, вонь, которая произвела впечатление еще на крыльце, в кухне была просто невыносимой. Катерина достала из шкафа пластиковую бутылку из-под лимонада, наполненную зеленоватого цвета жидкостью, и спросила:
– Вам пол-литра? – Взяла воронку со стола и огляделась, высматривая подходящую тару. – Все бутылки перетаскали… налить не во что.
– А можно я у вас выпью? – положив деньги на стол, спросила я.
Раздумывала она не меньше минуты.
– Пей. У тебя случилось что?
– Мужа с любовницей застала, вот и хочу в норму прийти. А то как бы сгоряча не натворить чего.
– Это не тот, что к Люське Максимовой ходит, рыженький такой?
– Мой высокий, с бородой.
– Точно-точно, видела на днях… мужики, одно слово, кобели… – Катерина извлекла из шкафа две чашки, бухнула на стол сковородку с жареной картошкой и достала из холодильника сало, нарезанное толстыми ломтями. – Давай, за знакомство. Как тебя?
– Вика.
– А меня Катерина. Наплюй печалиться, умные люди говорят, все проходит.
– И то верно, – кивнула я, и мы выпили.
Как видно, хозяйка приняла еще до моего прихода, потому что, осилив свою порцию, опьянела мгновенно. Глаза ее начали слезиться, а голос приобрел плаксивые интонации. Разговорить ее было нетрудно, Катерина поведала историю своей жизни, особо упирая на роковую роль, которую в ней играли мужики. В конце концов заговорили о Зинке.
– Вырастила дочку, и что? Нужна я ей? – вопрошала Катерина, вытирая глаза подолом халата. – Не нужна. Упорхнула в город – и поминай как звали. Хорошо, если раз в полгода приедет, да и то, постоит на пороге, нос сморщит и бегом отсюда. Доброго слова от нее не услышишь, а ведь я ей мать. Может, конечно, не больно ей со мной повезло, но и она дочь как есть никудышная. В ресторане работает, денег куры не клюют и хоть бы раз с подарком. Ни-ни. Правда, в этот раз приехала, бутылку коньяка привезла, у меня как раз день рождения был, она рюмку выпила, спрашиваю, останешься, нет, мне, говорит, на работу. А какая, к черту, работа, к хахалю своему сбежала, у него тут дача в двух километрах от города. Только на что он ей нужен? Он, поди, старше меня и замуж ее все равно не возьмет. А она к нему таскается… Хотя в этот раз, может, и вправду на работу торопилась, на машине приехала, мужик ее ждал в проулке. Думала, я не увижу, на автобусе, на автобусе… врать-то зачем? Дурочка, от матери прячется… Вот хоть татарина этого взять, Зинка думает, никто не знает, что она с ним шашни завела, а городишко маленький, паршивенький, все на виду, и хитрости ее ничего не стоят.
– Что за татарин? – не поняла я.
– Ну этот, хахаль ее. Хотя, может, не татарин, конечно. Но и не русский. Да дело-то не в этом, а в том, что она, дура, того не понимает, что он ее поматросит, пока молодая, да и бросит. И что тогда? Будет, как я, всю жизнь одна горе мыкать. Я по молодости тоже все выбирала, вот и довыбиралась.
Воспоминания молодости меня не интересовали, и я вновь перевела разговор на Зинку. Мы еще выпили, язык хозяйки заплетался, взгляд тяжелел, она начала смотреть на меня с недоумением, успев забыть, кто я такая и откуда взялась, а я поспешила откланяться. Сведения, почерпнутые мной из разговора с Катериной, особо ценными не назовешь, но что-то подсказывало мне, что я на верном пути. Довольно глупо отправляться к одному любовнику, имея в спутниках другого, но Зинка вполне могла рассуждать иначе. Впрочем, Катерина, возможно, ошибается, и на даче я Зинку не застану, Россия велика, и Зинка, если не дура, давным-давно греется под южным солнышком. И все-таки дачу стоит проверить.
Я покинула город, вышла на шоссе и увидела сосновый бор, отсюда к нему вела песчаная дорога, где-то через километр показались первые дома небольшой деревушки. «Броды», – прочитала я на указателе, значит, иду правильно. Деревню я обогнула задами, углубилась в лес и по тропинке, петляющей вдоль берега реки, отправилась дальше. К даче вышла, когда уже смеркалось. Большой бревенчатый дом, окруженный деревянным забором, стоял на высоком берегу реки. Ворота и калитка заперты. Я влезла на дерево в нескольких метрах от забора, решив оглядеться, пока окончательно не стемнело. В одном окне горел свет, оттуда доносилась громкая музыка и женский голос время от времени визгливо напевал: «Дурачок, дурачок…» Во дворе я обнаружила собачью будку и рядом с ней дремлющую овчарку. Пес шевелил ушами, прислушиваясь к шуму, и вновь укладывал морду на вытянутые лапы. Овчарка на цепи. Очень хорошо, если перемахнуть через забор с другой стороны, пес, возможно, вовсе не обратит на меня внимания, конечно, при условии, что там я не встречу его бдительного собрата.
