Однажды осенью один тихий человечек пришел на производство, где все на него посмотрели осуждающе.
Тихий человечек поежился. Сел за конторский стол и стал гладить ладонью его лакированную поверхность. После чего взял в руки шариковую ручку и написал следующее:
- '...меня охватывает унынье, когда я вспоминаю, как все получилось. Я вспоминаю, как все получилось, и меня охватывает унынье. Я охвачен уныньем, вспоминая, как получилось все.
Как на трудную и опасную работу, сели мы прошедшим ранним субботним утром в моторную лодку 'Хандыга', лишая себя доли сна и положенного трудовыми законами отдыха. Нами было выработано важное и ответственное задание.
Голубело голубое небо, на котором отсутствовали облачки. Серебрилась серебристая вода, полная серебристых рыбок, которые, как идиоты, выпрыгивали из воды. Полагая, очевидно, что в воздухе им будет жить лучше. Глупые рыбки! Сразу видно, что они плохо изучили себя и не знают, что воздух, как смесь кислорода с азотом, непереносим для их отсутствующих легких. Глупые жабродышащие!
Рулевой Степан, потомственный сибиряк, как бы сошедший с полотен художников (живет в Николаевке), сделал могучую руку козырьком и, зорко вглядываясь в пространство, объявил:
- Хочу вас поздравить, друзья. Мы приближаемся к заранее известной намеченной цели.
Всем нам и вам тоже хорошо известно наше и ваше тоже удивительное и прекрасное рукотворное море: тихое в тихую погоду и бурное в бурную. Как низвергается оно через бьеф плотины, дающей ток и электричество!! Как чисты и холодны донные воды его, текущие через город К. в северном направлении Ледовитого океана. Холодные настолько, что купаться в них совершенно невозможно. Зато пить - пожалуйста. А купаться нельзя: сводит ногу судорогой, и сразу тонешь, как железка. А пить можно.
Вот и пьешь. Пьешь, пьешь и никак не можешь напиться. Пьешь, и хочется пить еще. Вот и пьешь. Зубы о кружку стучат. Пьешь, пьешь.
Глупые жабродышащие! Глупы - крайне. Поэтому крайне удивительно, что, несмотря на свою крайнюю глупость, они являются ценными породами животных, пущенных в море непосредственно после его образования на фоне бескрайней тайги и скал. Эти животные рыбы крайне подлежат охране и пестованию. Их все должны не трогать, чтоб они жили и росли.
А они, напротив, усердно уничтожаются хищниками-браконьерами в пищу и на продажу. О чем неоднократно писала газета 'К-ский рабочий'.
Мы со Степаном и Стенькой (живет в Покровке) неоднократно убеждались своими глазами на газетном листе, что пойманные негодяи имеют при себе до пятидесяти килограммов живого веса улова.
Вот мы и решили немного помочь нашему государству, ибо оно есть мы сами.
- Хочу вас поздравить, друзья.
Так сказал Степан, и он был прав, ибо два гражданина уже выбирали из прозрачной воды мелкую сеть, а их хари настолько обросли мятой щетиной, что сомнений не было. Это - они. И их должно подвергнуть арестованию.
- Стойте, граждане, - крикнул я. - Вы сейчас будете сфотографируемы.
И достал фотоаппарат 'Смена-2', который я подарил своему сынку прошлый год. Мотор стучит. Всплески.
— Стойте, граждане!
— Отвали, - сказал один гражданин, продолжая свои плохие занятия. - Отвали ты, паскуда! Овец противный!
— Я - овец? А ну, бросай сети. Сдавайся.
Тогда один бандит вынул из кармана брезентовых штанов финский нож и показал нам его тускло отблескивающее лезвие.
Не на таких напал. Сами с ножами.
- Стой! Брось оружие!!
Но мужичонки не стали стоять и не стали бросать. Они чисто подобрали сети. Взвыл мотор, и подлецы поплыли от нас прочь.
И мы взвыли. Не менее пятидесяти килограммов, если верить газете, уплывало от нас неизвестно куда.
- Врешь! Не уйдешь!
И началась дикая гонка.
Они стреляли в нас! Да-да. Они стреляли. Из двуствольного ружья. Но мы, обливаясь холодным потом, шли только вперед.
Очевидно, мотор подлецов был значительно мощнее нашего. Вскоре они настолько исчезли, что даже скрылись за линией горизонта вместе с рыбой.
А мы остались посередине моря, не зная в пылу сражений своих координат.
Кроме того, мы совершенно зря не обратили внимания на окружающий облик атмосферных явлений. А он, кстати, сделался совершенно зловещ и мрачен.
Дул сильный ветер, вздымая гряду свинцово-серых волн, которые заливали наше утлое суденышко. Мрачные тучи носились по небу, посылая из себя на землю острые молнии. Грохотал гром.
— Мы уже должны молиться Богу, - считал Стенька.
— Неужели мы умрем такие молодые! – огорчился Степан, не выпуская из рук руля.
- Бога нет, а мы умрем старые, - спорил я, пытаясь перекричать шум бури. А также заботясь о том, чтобы не оказаться за бортом.
Но - оказался. И, надо сказать, вовремя, потому что тут же в лодку ударила молния и лодка загорелась, как смоляной факел.
Надо было слышать крики несчастных Степана и Стеньки! Но я не слышал. Я потерял сознание и очнулся утром в постели, очевидно, перенесенный туда заботливыми руками, которые встретить у нас отнюдь не редкость. Они меня, наверное, где-нибудь подобрали.
Поэтому стоит ли удивляться, что 21-го числа я не вышел на работу? Да и кто бы в моем положении, потеряв двух друзей, лодку и все остальное, вышел на работу 21-го числа?
Не стоит. И прошу меня извинить. Простить. Не считать этот день за прогул.
И не надо мне ставить выговор! Что вам за охота ставить мне выговор. У меня уже и так есть два выговора, и этот будет третий. Но я действительно в позапрошлый раз случайно упал с вертолета Ми-2, а в прошлый был случайно закопан живьем на городском кладбище Бадалык. Так что прошу мне верить и ни в чем меня не винить.
Я тут ни при чем. И не злодей я производства, а - жертва. Жертва стихий. Меня охватывает унынье, и я больше ничего не могу для вас сделать'.
И он поставил точку, а сверху приписал: 'Объяснительная записка'. Потом уронил ручку и стал глядеть в осеннее окно. Там падали листья. Шел реденький дождь. Медленно проехала машина спецмедслужбы.
Тихий человечек поежился.
Прошу на меня не сердиться, а лучше послушать, как себя вел один вальяжный писатель, когда приехал из Центра к нам в Сибирь, где его перво-наперво завели в шикарный ресторанчик на берегу реки Е., впадающей в Ледовитый океан.
Наши ему и говорят:
- Как вы совершенно правы, что видите в русском патриархальном патриотизме нечто более важное, чем в
чем-либо другом.
Писатель с ними совершенно согласился. Он снял вальяжную синтетическую куртку и сказал:
- Вы знаете, я мою куртку в гардероб никогда не сдаю. Попробуйте - она легкая, как пушинка.
