Ну, наши и попробовали легкую, как пушинка, куртку и убедились, что куртка действительно легкая, как пушинка.
Прошли в зал. Наши ему:
- И ведь вы совершенно точно прослеживаете в своих произведениях эти корни, истоками уходящие в прошлое
и тем не менее находящиеся на гребне волны современности.
И Писатель опять не возражал. Он только заметил:
- Но вы не подумайте, что моя куртка холодная. Мне в моей куртке никакая стужа не страшна. У ней подкладка тоньше писчего листа, а греет лучше многих килограммов ватина. Да вот вы пробуйте! Смелее!! Смелее!
И наши тут попробовали и опять были вынуждены согласиться.
Принесли обедать. Не стану описывать, что. Последнее не входит в мои обязанности. Факт тот, что наши разомлели и кричат:
- Спасибо вам за то, что вы живете!
А он-то им и отвечает:
- Но самое прекрасное в моей куртке - это молния.
Это такая молния, что она может сама сразу расстегиваться с двух сторон, что значительно облегчает процесс сидения на стуле ли, в кресле ли - в самых различных местах.
Тут над столиком возник легкий шум восторга, а Писатель осмотрел присутствующих и озорно, с какой- то доброй смешинкой-лукавинкой в глазах произнес монолог:
- И все-таки, товарищи, куртка - это еще не все.
Ведь куртка - всего-навсего кожа человека, а у человека главным должно быть сердце. А на сердце у меня одна забота: как бы мне занять лучший номер в гостинице и как бы мне за короткий промежуток времени сделать побольше выступлений, за каждое из которых я получу по пятнадцать рублей наличными из кассы Бюро пропаганды художественной литературы.
Слово 'наличные' потрясло присутствующих. Некоторые не то чтобы покривились - упаси Бог! - они как- то странно задумались А у Варьки Саякиной, поэтессы, даже выступили мелкие слезки на глазах и ладони молитвенно сложенных рук мелко вспотели.
Гость, казалось, остался очень доволен произведенным эффектом. Он ухмыльнулся в густые, начинающие седеть курчавые бальзаковские усы, снова озорно осмотрел собравшихся и с еще более доброй смешинкой-лукавинкой продолжил:
- Не отрицайте, друзья, что многие сейчас подумали обо мне нехорошо: куртка, дескать, гостиница, деньги! Но
поймите, что все это делается мной сознательно. Во имя моего, то есть нашего дела. Это - реализм, друзья, реализм нашей сознательной жизни! Ведь мы с вами делаем одно большое дело и должны убрать все преграды с пути нашего большого дела. Ведь чем больше я якобы забочусь о себе, тем лучше я выступлю и тем больше народу услышит, как я правдиво и интересно обо всем рассказываю!
Понятно? Понято, друзья?
Вот тут-то наши и разинули рты. Да! Им, мелким сошкам, еще много чему надо было бы подучиться у важного гостя, чтобы достичь его высот! Так я им всем об этом и сказал. А они меня, как всегда, поняли неправильно! Взяли за руки и выкинули вон из паскудного кабака на улицу! И это уже в который раз!
Вариации на тему, заданную М.Булгаковым
Скромный студент Миша, уроженец села Кубеково, К-ского края, сидел на весенней скамеечке около Речного вокзала и зубрил лекцию по философии.
- ...они утверждают, будто коллектив подавляет личность, обедняет ее духовный мир, что личность якобы растворяется в коллективе, а ее интересы приносятся в жертву коллективу...
Молодость, молодость! Весело пригревало солнышко. Студент прищурился и замурлыкал:
Я помню те часы и дни,
Когда ты радостно встречаешь.
Я отращу себе усы,
И ты с трудом меня узнаешь.
После чего заметил, что рядом с ним развалился какой-то субъект в щеголеватых одеждах. Субъект не сводил с Миши счастливого взгляда.
— Ты что вылупился? - удивился Миша.
— Зовут Василием, - сказал субъект и быстро стал раскрывать свою звериную сущность.
— Я вижу - вы культурный и, таким образом, интеллигентный человек. А я вот был в Москве, и там на Кузнецком мосту, за большие деньги, конечно, хулиганы продают книги Ницше и Шопенгауэра. Скажите, эти имена вам что-нибудь говорят? - вопрошал он, сладко улыбаясь и обнимая Мишу за плечи.
Вследствие этих жестов Миша понял его неправильно.
— Да. Говорят, но я не знаю, что, - пробормотал он, холодея и пытаясь отстраниться от возможного негодяя.
— Я понимаю. Вы инстинктивно не доверяете мне. Не бойтесь, я - ваш друг. Я просто хочу сказать вам, что
идеи всех без исключения философов - это сырая масса вроде теста. Неплохо бы из этого теста слепить громадный колобок и испечь на наши именины огромадный каравай, включив сюда даже, может быть, Троцкого, а может быть, даже и Герберта Маркузе, - лепетал Василий, доверительно заглядывая в Мишины кари глазки и хватая его за коленку.
— Он самый и есть, - в отчаянье и тоске подумал Миша и сухо ответил:
— Троцкий был разоблачен задолго до моего рождения, а реакционное учение Маркузе мы еще не проходили.
Василий нахально подмигнул студенту.
- Я прекрасно вас понял. О! Я понимаю. Я всегда поражался широкому кругозору и начитанности русских людей. По-моему, это оттого, что они читают в очереди, - высказался он.
Вот тут-то Мишеньку и осенило.
- А! Вон ты кто! Да это же идеологический диверсант, товарищи! Хватайте его! - вскричал молодой человек.
Лицо разоблаченного незнакомца исказила злобная гримаса.
— Тише! Ну, тише! - зашипел он.
— Нет, негодяй! Я не буду тише! Я не буду тише! Хватайте его! Что же вы смотрите! - во весь голос крикнул
смелый студент, обращаясь к уже скопившейся некоторой публике.
И тут щеголь Василий выхватил из-под дакронового пиджака кривой самурайский меч. С криком 'банзай!' и со свистом он взмахнул мечом, срубив советскому студенту голову.
Отрубленная голова покатилась по заасфальтированному склону и утонула в реке Е., а сам студент погрузился в глубокое забытье.
Когда он очнулся, то прошло уже довольно много времени, потому что за окном была глубокая ночь. Многие больные храпели, а над Мишиной головой склонился дюжий санитар. Его простое лицо лучилось добротой.
- Очнулся, голубчик, - ласково сказал медицинский работник.
