— Я очнулся, но где же он? - хватая воздух запекшимися губами, пробормотал студент.
— Кто он? - вроде бы не понял санитар.
— Диверсант, бандит и шпион.
— Бог с тобой, голубчик, - перекрестился санитар. Но молодой человек не поддался на крест, а, вскочив в одном исподнем, заорал:
— Сбежал! Японец сбежал! Его с ходу надо ловить!
Остальные проснувшиеся больные были очень недовольны нарушением их постельного режима. Они даже хотели бить Мишу, но санитар деликатно и вместе с тем решительно прервал их неправильные действия. Он позвал медсестру, и та уколола больного длинным шприцем, отчего тот и уснул с легкой улыбкой на устах.
А проснувшись утром следующего дня, он узнал, что попал на улицу Хабаровскую в К-ский сумасшедший дом.
Там было очень много интересных людей. Один изобрел шрифт зеркального отражения, другой полюбил гуся и привел его венчаться в ЗАГС Центрального района, третий сделал себе из консервной жести медаль 'За освоение целинных земель'. Были там писатели, были там и поэты. Они сидели на корточках и читали друг другу свои замечательные произведения. И никто их не обижал.
Настало время обеда. И тут Миша увидел своего знакомого, Васю-самурая. Тому было поручено раздать больным красивые алюминиевые миски, с чем он и справлялся весьма успешно. Пока на него не налетел сияющий Миша.
Он обнял разносчика мисок и закричал:
- А я-то подумал! Я так рад, так рад! Вы, оказывается, не идеологический разбойник, а натуральный псих.
А мне любой наш псих милее человека чуждой идеологии.
Разносчик же, вопреки ожиданиям многих, не трахнул студента мисками по голове, а просто сказал:
- Брат! Вот ты и узрел истину! Давай же запоем вместе!
И они запели вместе, Василий и юноша. Звуки лились и плыли над бедными головами, над сумасшедшим домом:
Скоро увидим царя царей
И ты, брат, и я.
Скоро араба обнимет еврей,
И ты, брат, и я.
И они запели. Звуки лились и плыли над бедными головами, над сумасшедшим домом, над улицей Хабаровской, над Советским Союзом, над земным шаром. Плыли и затухали в межгалактических пространствах.
И на этом мы, автор, оставляем наших героев. Злые языки скажут, что делаем мы это зря, что нам и самим бы неплохо там остаться. Что ж, по-видимому, они правы, но всякому овощу - свое время.
Был месяц июнь, начало. Уж и зазеленела листва на тополях, уж и небо заголубело. Оно стало совсем- совсем голубое-голубое. Такое совсем-совсем голубое-голубое и радостное-радостное, что дальше уж и некуда. И если бы даже бы какой-нибудь другой бы захотел бы, чтоб оно стало еще более голубое-голубое и радостное-радостное, то уж и фиг ему с маслом. Потому что существование в природе неба голубее существующего невозможно да и, пожалуй, не нужно.
С такими мыслями стоял я под солнцем в небольшой извивающейся очереди за симпатичными огурчиками. Огурчики были зелененькие и по цене 3 рубля 50 копеек килограмм. Но не это важно.
Стою. А одна женщина другой тихо говорит:
- Замечайте, Нина Сигизмундовна! У ей в левом ящике огурчики-то посимпатичнее будут, чем в правом.
А Нина Сигизмундовна ей отвечает:
- Тише вы, Фекла Карповна.
А инвалид один куражится, поет:
Аи и настает зи-и-ма лютым ма-ро-о-озом!
Ай-ди-ри-ри! Ай-ди-ра!
А студент прижал к груди свежий номер журнала 'Огонек' (редактор А.Софронов) и смело вглядывается в окружающий мир пытливыми глазами.
А мне, наверное, солнце голову напекло.
- Как бы пробуя окружающий мир на зубок, - забормотал я. - Каков он? Как примет взятого на баланс
молодого человека? Куда? Как? Зачем? Почему?
Сто дорог тут на пути, и все смогу пройти! –
запел чистый голос из ближайшего транзистора.
- Всюду! Всюду жизнь! Все живут! Все действуют! Все поют! А я? Кто я? Человек мягкий, робкий до идиотизма, путаник. Но с другой стороны - как бы даже и украшение. Я и честный, я и - соль, я и - кит, а также я и - ось. Но ведь и это - ошибка. Тут бедой пахнет! Тут - зыбкость! Тут от зыбкости беда выйти может! - продолжал бормотать я.
И ведь действительно солнцем сильно напекло мне голову, потому что лишь дошла до меня очередь, так и я решил пошутить вместе со всеми.
- Свешай-ка мне, доча, огирков полкила - похуже да покривее! - лихо крикнул я.
Очередь и златозубая продавщица разинули рот. Блестели под солнцем зубы, а золотые - нестерпимо. А я, выдержав эффектную паузу, добавил:
- ...для моей тещи!
Очередь расхохоталась, а златозубка, трепеща крашеными ресницами и грациозно оттопырив мизинчик, стала отпускать мне товар.
— Аи да парнишка лихой! - сказала очередь.
— Лихой парень! - повторила очередь.
— Все они лихие, - вздохнула очередь.
— Надо ж такое придумать - для тещи похуже да покривее! - восхитилась очередь.
А я скромно потупился и добавил:
- И чтоб в одном был еще и червяк.
И тут случилось вот что. Одна маленькая такая высохшая старушка, как-то ушедшая из поля моего зрения, сильно засуетилась. Она подскочила ко мне, тряся птичьими кулачками, и спросила серьезно:
— Это почему?
— Что 'почему'? - растерялся я.
— Это почему? Что она тебе такого сделала?
— Так я ж пошутил. У меня и тещи-то нету. Я - холостой. Как говорится - неженатый, - оправдывался я.
— Дай мне свой адрес! - бушевала старуха. - Я поеду к ней сказать про твое поведение! Ты - кто?
— Я? - пискнул я. - Я - это я.
