Збандуто с сумрачным, сразу осунувшимся лицом подошел к окну и увидел Петра, беседовавшего со своим отцом.
— Так-то, молодой человек! — зло и насмешливо прошептал Збандуто. — Ишь ты, какой хозяин выискался! Хотите сразу авторитетик заработать? Не выйдет-с!
— И пень же этот Збандуто, — сказал Петро отцу, передав в подробностях беседу с агрономом. — Ну, да черта с два! Я своего добьюсь!
— Этот упрямый, — подтвердил Остап Григорьевич. — А науку свою знает. Он уже годов тридцать при своем деле…
— Хоть бы и сорок, — никак не мог успокоиться Петро. — Это же не агроном, а чинуша. Как с ним работать?
Остап Григорьевич сочувственно поглядел на разгоряченное лицо сына.
— Не легко тебе с ним будет, с Збандутой, это ты верно сказал. Когда я еще в экономии Тышкевича батрачил, а Збандуто управляющим у графа был, людям от него здорово доставалось. Сам в помещики хотел выбиться, драл по три шкуры с рабочих. Ну, при нашей, советской власти притих, служит вроде исправно. Специалист он в своем деле большой.
— Какой он специалист, не знаю, — прервал Петро, — а бюрократ редкостный. И попался же такой!
— Ты вот что, сынок, — пожевав ус, сказал Остап Григорьевич, — зайдем до Бутенко. Тот разберется.
— Кто это Бутенко? Ах, да! — вспомнил он. — Секретарь райкома.
В райкоме только что закончилось совещание, и Бутенко ушел домой обедать. Чтобы не терять времени, поехали на квартиру.
Бутенко сидел в садике и внимательно что-то разглядывал. Протянув руку Остапу Григорьевичу, затем Петру, он показал мотылька.
— Тьма таких развелось, — сказал он. — Совиноголовку могу отличить, древоточца, шелкопряда — тоже. А вот это что за зверюга?
Петро взял из его рук темно-бурую бабочку с белыми краями крылышек.
— Вишневая листовертка, — определил он.
— Ишь ты! — Бутенко поднял бровь. — Вредитель?
— Кроме шелкопряда, почти все мотыльки вредители, — пояснил Петро.
Бутенко задержал на нем взгляд, повернулся к Остапу Григорьевичу:
— Сынок?
— Так точно.
— В Москве учился, если не ошибаюсь? В Тимирязевке?
— Да.
Бутенко жестом пригласил сесть.
— Теперь куда?
— Вот в родные края отпросился.
— Молодец! Агрономы нам до зарезу нужны.
— И я так думал, пока не переговорил со Збандуто, — сказал Петро.
— Что произошло у вас с ним?
Петро рассказал.
— Ну, ничего, — успокоил Бутенко. — Нам и садоводы нужны. Даже очень. Уладим.
На веранде появилась низенькая полная женщина — жена Бутенко.
— Любовь Михайловна! — обратился к ней хозяин. — Дай-ка нам поесть сюда. Учти, нас трое.
— Напрасное беспокойство, Игнат Семенович, — смущенно стал отказываться Остап Григорьевич.
— Ты погоди с беспокойством, — Бутенко сделал энергичный жест рукой. — Беспокойство для тебя еще впереди…
Голубое небо с редкими облаками щедро лило ясный свет на поля, сады и хаты. Теплый ветерок занес с поля ароматы цветущей гречихи, меда. Петро, вздохнув полной грудью, вдруг вспомнил шумливое звено сестры, свое состязание с Нюсей Костюк. «А ведь я тогда загадал, любит ли Оксана, — мелькнула у него мысль. — Вышло, как загадал».
— Что-то академик наш невесел? — взглянув на его лицо, спросил Бутенко.
— Нет, почему же невесел? — смутившись, ответил Петро.
И, почувствовав, что Бутенко продолжает смотреть на него проницательным, изучающим взглядом, сказал:
— Я очень прошу, Игнат Семенович, о работе моей скорей решить. Не могу я слоняться без дела. Но пойду только по садоводству, никуда больше!
— Горячий. Это неплохо, — сказал Бутенко, улыбаясь. — Завтра у нас какой день?
— Воскресенье, — сказал Остап Григорьевич. — Завтра вы до нас на праздник пожалуйте, Игнат Семенович. По случаю окончания весенних полевых работ. Просим вас и вашу супругу.
— Спасибо. Обязательно буду. Ну вот и сообщу завтра, как порешим о молодом Рубанюке. Потерпите до завтра? — спросил он Петра.
— Это нетрудно.
— Любовь Михайловна тоже ведь агроном, — сказал Бутенко, кивнув в сторону жены, подходившей с посудой.
Она доброжелательно взглянула на Петра узкими черными глазами, усмехнулась.
— Рубанюковская порода.
— Из чего это видно? — спросил Петро.
— Глаза Ганны, брови матери.
— Вы их знаете? — обрадовался Петро.
— Я многих знаю в Чистой Кринице.
Она постелила на стол свежую скатерть, расставила стаканы и тарелки и ушла. Бутенко объяснил:
— Целыми днями пропадает в звене Ганны. Сестра ваша молодчага. Мы ее собираемся к ордену представить.
У Остапа Григорьевича перехватило дыхание. Он многозначительно посмотрел на Петра, счастливо улыбнулся.
— От старшего сына письмо на днях пришло, — сообщил он, поворачиваясь к секретарю райкома. — В подполковники его произвели.
— Поздравляю, поздравляю! — откликнулся Бутенко. — Такими сыновьями нужно гордиться.
Хозяйка принесла высокий прозрачный кувшин. Бутенко наполнил стаканы, поднял свой на свет. Золотисто-янтарная жидкость заискрилась на солнце.
— Ну что ж, — сказал он, — поздравим с приездом. А заодно с сыном-подполковником. И попрошу определить, что за винцо.
Остап Григорьевич тоже посмотрел свой стакан против света, понюхал, взял на язык.
— Это д-да! — крякнул он. — Ну, будем здоровы.
Выпив, он уставился на Бутенко:
— Не нашей местности?
Бутенко переглянулся с женой. Петро отхлебнул, подумал, сделал еще глоток.
— Хорошее вино, — похвалил он. — А вот из чего — не определю.
— Это наши сапуновские деды наловчились. Из розмарина, — с довольным видом сообщил хозяин.
На лице Остапа Григорьевича отразилось недоверие. Он смущенно поглядывал на кувшин.
— Неужели сапуновские?!
— Обскакали тебя, — поддразнил его Бутенко. — А? Знал секретарь, чем уязвить старика. До сих пор Рубанюк еще никому в районе не уступал первенства ни в чем, что касалось садоводства.
— В Сапуновке еще деды и прадеды этим занимались, — сказал Остап Григорьевич себе в
