оправдание. — Ну, я их еще не таким манером подсижу…
— Ну, ну, — смеялся Бутенко. — Я и угостил тебя, чтобы знал: сапуновские мозгами шевелят…
Уже за селом, когда отъехали версты три, старик сказал со вздохом:
— Угостил винцом, забодай его комар. Теперь и на улицу будет стыдно выйти. А сапуновские, глянь… бойкие дедуганы.
В воскресенье с утра Петро расположился за хатой чинить рыболовные снасти. Сашко́ сидел рядом на земле.
— Петро ваш дома, Катерина Федосеевна? — послышался у калитки мужской голос.
Сквозь листву Петро увидел: высокий ладный парень в форме гражданского летчика заглядывал через плетень, нетерпеливо помахивая прутиком.
Петро с посветлевшим лицом выбежал к воротам.
— Гринько! Вот здорово! Откуда тебя принесло?
Оба бегло оглядели друг друга, звучно, по-мужски расцеловались.
— На денек завернул, — говорил Григорий, идя за Петром в хату. — Завтра дальше…
Приятели уселись за столом. Они давно не виделись и, не задерживаясь на подробностях, перекидывались торопливыми вопросами. Лишь спустя некоторое время Петро сказал:
— Мы с тобой, Грицько, так обрадовались встрече, что говорить друг другу не даем… Ты по порядку о себе выкладывай.
— Ты вот расскажи. Доволен своей судьбой?
— Я? Доволен.
Катерина Федосеевна внесла в хату и поставила на стол тарелку с жареными подсолнечными семечками. Подперев щеку рукой, она приветливо смотрела на Григория.
— Может, позавтракаешь у нас, Гриша? — предложила она.
— Давай, Грицько, — поддержал предложение Петро.
— Не откажусь.
Катерина Федосеевна с готовностью побежала на кухню. Давно уже не приходилось ей угощать товарищей сына.
— Во Львов посылают, — сказал Григорий. — Буду теперь там летать.
Петро подметил в манерах и жестах Григория тот особый лоск, который он наблюдал только у летчиков и моряков. Вскидывал ли Грицько ногу на ногу или поправлял твердый подворотничок под форменным кителем, движения его были точны и уверенны. И выбрит был он как-то особенно, до сизого блеска на коричнево-смуглых скуластых щеках. Это был уже не тот Гришка — смекалистый, но простоватый селянский парень, каким знал его Петро пять лет назад. Тогда Грицько мог часами сидеть с открытым ртом у тракторного мотора, дивясь его мудреному устройству.
— Интересную ты избрал профессию, — сказал Петро.
— На Дону уже надоело. Ползаешь от Ростова до Цымлы с запасными частями. Как извозчик.
— Чего же ты хочешь?
— Просился в школу истребителей.
— Ну?
— Говорят, полетай еще. Вот поработаю на Украине и перебазируюсь в Арктику. Там есть где развернуться.
— Тебе уж и в небе тесно?
— Ну, а твои планы?
— У меня планы, Гриша, земные. Профессия моя незаметная, спокойная.
— Ну, ну, скромничаешь! Когда это ты таким спокойным сделался?
— Правду говорю. Буду сады разводить. Питомники мичуринские в колхозах. Садки фруктовые во дворах.
— Помнишь, мы когда еще об этом толковали?
— Тогда только мечтали.
Катерина Федосеевна накрыла стол.
— Хозяйничай тут сам, — сказала она Петру, покрывая голову платком, — а я побегу, бабам надо помочь готовить к вечеру.
— Сегодня пир в колхозе, — сообщил Петро Григорию.
Он вдруг помрачнел. Когда мать вышла, спросил:
— Ты знаешь, Лешу исключили из партии?
— Знаю. Вот дурак!
— Придется за него взяться. Вправить ему мозги.
— Обязательно. Парень хороший. Жалко, если свихнется окончательно.
Подвигая товарищу тарелку со студнем, Петро спросил:
— Так ты доволен своей судьбой?
— Не жалуюсь.
Обтерев рушником губы, Григорий сказал:
— Ты теперь надолго около земли сядешь. Жениться еще не надумал?
— Пока нет.
— Женись. Умная жинка — это большой помощник во всех делах.
— Ты же лучших дивчат в летчицы уговорил ехать, — пошутил Петро.
— Останется и для тебя. Оксана чем плохая невеста? У тебя как с ней?
— Никак. Разошлись наши с ней дорожки, Гриша.
— Есть другая?
— Нет. У нее другой есть.
— Ну-у! Стало быть, кончено? А девка славная…
Ушел Григорий в полдень, условившись с Петром вместе пойти вечером на празднество. Петро привел в порядок снасти и уже собирался на реку, когда в хату влетела Василинка. Еще с порога она крикнула:
— Садись обедать скорее! Там дел… навряд управимся до вечера. Тато где?
— Еще не приходил из сада.
— Они всегда так. Теперь жди только вечером.
Пока Петро обедал, она сидела на лавке, выкладывая новости:
— Мать и тетка Палажка пироги пекут. С печенкой, капустой и яичками.
— Это по какому такому случаю? — притворно недоумевал Петро.
— Бал сегодня.
— Ну-у?!
— Что дразнишься? Ты же знаешь.
— Откуда мне знать?
Василинка посмотрела на брата, погрозила ему кулаком.
— Там три бочки пива привезли. Здоро-о-вые. Дядька Андрюшка вез. Смехота с ним. Помнишь дядьку Андрюшку?
— Какой это?
— Глухой. Конюхом работает.
— Знаю. Гичак.
— До всех теток лезет целоваться. Ну, такое представляет — у нас с Настунькой бока заболели.
— Это от старости бока болят.
— Ну да! От старости. И скажет…
Василинка повертелась перед зеркалом, вновь подсела к брату.
— Оксанка ходит черная, как хмара.
— Что с ней?
— А я знаю? Ничего не говорит. Забежала я к ним за ситом, а она лежит на кровати, отвернулась к стенке. Молчит.
Василинка убрала со стола, переоделась в праздничное платье и исчезла.
