какую вспашку делали? А ну? Молчишь? Под яром на тридцать сантиметров пахали. Понял? Подкормку, поливку и так далее. По науке…
— Что ты равняешь? — рассвирепел Горбань. — У них все комсомольцы. Им науки легко проходить.
— Когда с любовью дело делаешь, так оно все легко, — безжалостно крушил его Тягнибеда.
Бутенко сидел рядом с Остапом Григорьевичем и, облокотившись на стол, слушал спор. Заметив Петра, подозвал его:
— А ну, академик, иди сюда. Штрафную сейчас нальем.
— За что, Игнат Семенович?
— Ты зачем батьков своих обижаешь? Что это за сын — погостить дома не желает? Вон отец жалуется.
— Работать хочется, товарищ Бутенко.
— Раньше чем через неделю в район и не показывайся. Что ты, дорогой товарищ! Не совестно стариков своих огорчать? А ну, Тягнибеда, штрафную ему!
Широко улыбнувшись, Бутенко уже серьезно добавил:
— Работу мы тебе подыскали. Плодовый питомник будешь создавать в районе. Подходит?
— Еще как подходит! Но у меня и свои планы.
— О планах потом. Давай поглядим, вон пляшут.
В конце зала заядлые плясуны уже расчистили для себя место. Из-за спин людей, которые столпились около Степана Лихолита, несся звук гармошки, топот каблуков.
Петро подошел к кругу, стал сзади. Низенький взлохмаченный почтарь Никифор Малынец вьюном крутился вокруг Нюси. Он приседал по-гусиному, ухал, припрыгивал бочком, опять шел вприсядку. Зрители покрикивали:
— Режь, Микифор!
— Валяй веселей!
— Ой, как выкомаривает!
Нюся плясала легко и неутомимо, и хлипкий почтарь давно бы уже рад был передохнуть. В конце концов он сдался и, отчаянно крутнувшись на месте, почти упал на руки стоящих вокруг.
Петро пробрался к Степану, взял у него гармонь. Он пробежал пальцами по перламутровым клапанам, вывел тонкий узор на дискантах и, растянув мехи, заиграл польку.
В круг втиснулся Тягнибеда с рябой бригадной кухаркой, вынырнули из толпы Василинка с Настей. Подвыпившая, румяная Катерина Федосеевна подобралась к Бутенко, увлекла в его в общую пляску.
Обдирая коваными каблуками дощатый пол, мимо Петра неслись все новые пары. Оксана подошла к нему.
— Пойдем погуляем.
Петро кивнул головой, передал гармонь Степану и пошел к дверям.
Из ярко освещенных окон неслись в темную ночь звуки песни, топот ног. Кто-то, стоя у крыльца, басовито укорял собеседника: «Что ты мне ерунду говоришь? И слухать не хочу…» Приглушенно смеялись невидимые в темноте парочки. До слуха Петра донесся легкий девичий вскрик и оборвавший его звук поцелуя.
— Не теряются, — сказал Петро громко.
Оксана неуверенным движением взяла его под руку. Стараясь попадать в такт, она шагала широко, опираясь на него и грея его теплом своей руки.
— Петро!
— Что?
— Просто так. Хотелось назвать твое имя…
Они дошли до Днепра, остановились. Вода чуть слышно плескалась у безлюдного берега, покачивала зеленый глазок бакена на фарватере. Легкий ветерок донес с луга пресные запахи трав.
— Правда, хорошо тут, Петро? Тихо-тихо.
Оксана нагнулась и пошарила рукой по холодному песку. Она по-мальчишески размахнулась и бросила в глянцево-черную воду камешек. Слабый всплеск еле донесся, но тотчас же у берега взметнулось что-то тяжелое и сильной.
— Рыба играет, — сказал Петро.
Оксана притронулась пальцами к его пиджаку.
— Что у вас с Лешей было?
— Перестал я понимать твоего Лешу.
— Моего?!
— Честного человека если исключат из партии, так он места себе не находит. А этот: «Я, говорит, не дуже печалюсь…»
— Он признался, что с горячей руки у него это получилось.
— Что?
— А разве он тебе не рассказывал? Его же исключили из партии за хулиганство…
— Постой, постой, — прервал Петро. — Я в таком случае ничего не знаю.
— Агронома из района побил. Не говорил об этом?
— Нет. Как избил? Какого агронома?
— Фамилию не запомнила. Смешная. Вердуто или Бандуто…
— Збандуто?
— Кажется.
— Так за что же Олекса его? — спросил Петро.
Он вспомнил свой неприятный разговор с районным агрономом, его бегающие глаза, и ему не терпелось узнать причину стычки Алексея со Збандуто.
— Ей-богу, не знаю, — ответила Оксана на его вопрос. — Сцепились они около тракторов. Вроде этот Бандуто… или как его… Вердуто… что-то там требовал, а Леша загрызся с ним.
Тот его обозвал, а Леша ж шальной… Да ну их! Что, у нас другого разговора не найдется?
— Интересно!
Оксана, держась за локоть Петра, смотрела на зеленый светлячок бакена, на темную воду, плескавшуюся у берега.
— Петро! — тихо окликнула она. — Ты на меня обижаешься?
— За что?
— Знаю, обижаешься. Я… верно… немножко виновата.
— В чем?
— Давай сядем.
Петро усадил ее на разостланный пиджак и обнял. Оксана мягко высвободилась, поправила косу и закрыла лицо руками.
— Знаешь, как я о тебе скучал? — сказал он.
— И я скучала… сперва.
— А потом?
— Отвыкла… Чего говорить неправду?
Она низко склонила голову, машинально рвала и мяла пальцами влажную, прохладную траву. С горечью в голосе Петро проговорил:
— Ты ведь обещала выйти замуж за Алексея.
— Нет! Никому не обещала, Петро. Я учиться хочу.
— И меня встретила… как-то странно, холодно…
— Не обижайся, Петро. Я мучилась, когда ты приехал.
В голосе ее зазвучала какая-то новая для Петра покорная ласковость. Он ощутил, как мягко дрожали ее плечи.
— Почему мучилась? — спросил он.
— Потому что… я люблю тебя, — шепнула она и вдруг жалобно, по-детски всхлипнула.
Петро наклонился к ней и отнял ее руки от лица. Оксана обессиленно положила голову на его грудь,
