Машина свернула на Неглинку, подъехала к клубу милиции.
- Ты меня на концерт самодеятельности привез? - удивился Данилов.
- Точно, Ваня. Выступает хор Бутырской тюрьмы. Рахманинов, 'Мы сидели вдвоем', - засмеялся Серебровский, - пошли, сейчас все узнаешь. - И скороговоркой пояснил Данилову: - Я собрал ночных сторожей. Всех в предполагаемом районе действия банды. Не может быть, чтобы они ничего не заметили.
- Молодец, Сережа, вот что значит наркоматовский масштаб.
- Я же сказал тебе, ум аналитика - основа руководства.
Их ждал Никитин.
- Собрались? - спросил Серебровский.
- Полный зал кавалерийско-костыльной службы, - сверкнул золотым зубом Никитин.
Они вышли на сцену. Данилов поглядел в зал. В полумрак уходили ряды кресел. Все места были заняты.
- Товарищи, - Серебровский подошел к краю сцены, - вы наши первые помощники. Вы несете нелегкую службу по охране госсобственности. Наверное, вы слышали, что бандиты ограбили три магазина и убили сторожей. Мы пригласили вас, товарищи, помочь нам. Пускай к сцене подойдут сторожа магазинов Советской района.
В зале началось движение, захлопали крышками кресел. К сцене подходили люди. Наверное, никогда в жизни Данилов не видел столько стариков сразу. Причем крепких стариков. Таким еще жить да жить.
- Давай, Данилов, - сказал Серебровский, - твое соло.
- Товарищи, два дня назад ночью был ограблен магазин в доме 143 по Грузинскому валу. Кто из вас дежурил в эту ночь, поднимите руки.
Руки подняли все.
- Хорошо. Теперь вспомните, ничего необычного не случилось в эту ночь?
Сторожа молчали. Думали.
- Позволь, - толпу раздвигал крепкий усатый старик со значком 'Отличный железнодорожник' на стареньком черном кителе с петлицами. - Вы, товарищ милиционер, спросили, было ли что-то в ту ночь. У меня точно было.
- Что именно? Вы поднимайтесь к нам, - предложил Данилов.
Старик поднялся на сцену, протянул руку.
- Егоров Павел Кузьмич.
- Данилов Иван Александрович.
- Слушай меня, Иван Александрович, было происшествие, я о нем постовому утром сказал, да тот отмахнулся только, говорит, не до тебя, дед. Так мы где говорить будем? Здесь? Или пойдем куда?
- Иди в комнату за сценой, - махнул рукой Серебровский, - а я с остальными поговорю.
Они прошли в комнату, где переодевались артисты, сели у длинного стола. Павел Кузьмич, не торопясь, степенно достал кисет, начал крутить самокрутку.
- Угощайтесь, - протянул он кожаный мешочек.
Данилов отказался, а Никитин взял, стремительно скрутил здоровенную цигарку, прикурил и сделал первую глубокую затяжку. Данилов увидел, как переменилось лицо Никитина и глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Он закашлялся тяжело и надсадно, перевел дыхание и, вытирая слезы, спросил:
- Ты, дорогой папаша, в табак перец мешаешь?
- Слабы вы еще, молодые, табак - чистый трабизонд, я его под окном выращиваю летом, сушу, конечно. Семена я, еще когда проводником работал, из Сухума вывез.
- Так, Павел Кузьмич, вы хотели нам что-то рассказать?
- Я в двенадцать чай пью. В магазине. В подсобке печка есть, я на ней, значит, чай грею. Только я пить собрался, стучат в дверь. Я, конечно, пошел. Смотрю, женщина военная, погоны, как у вас, серебряные, узкие.
Я к дверям подхожу, смотрю, машина зеленая с красным крестом. А девушка военная кричит мне: пусти, мол, дед, по телефону позвонить. Я ей, как это? А она, мол, машина сломалась, раненые бойцы мерзнут. Я ей, конечно, отвечаю: звони из автомата. Она мне: сломан он. Я тогда говорю, давай телефон, позвоню. Она рассердилась, стучать начала. Тыловой крысой назвала меня. Говорит, людей тебе не жалко, старый хрыч, которые за тебя кровь льют. Ну, она, конечно, кричит, страмотит меня. А я ей, мол, товарищ военная девушка, вы на меня не кричите. Я при посту. Хотите, в милицию позвоню, они вам помогут.
Тогда она обругала меня матерно. Да ловко так, как мой унтер на действительной службе. Плюнула. Ты, говорит, старая падла, попадешься мне. Рот твой ссученный.
- Как она сказала? - Данилов подался к сторожу.
- Рот твой ссученный.
- Блатная, - категорически изрек Никитин, - урка.
- Дальше что? - Данилов уже понял, почему телефон в магазине на Грузинском валу стоял на крыльце, понял, почему открывали двери ночные сторожа. Они помогали раненым бойцам. Ах, гады, нашли же, на чем спекулировать. Девушка-военврач и раненые в кузове. Санитарный фургон. Кто остановит его?
- А дальше она к машине пошла, села и поехала. Я еще удивился: говорит, машина сломана, а она поехала.
- Номер не запомнили?
- Так темно было.
- И то правда. Вы очень помогли нам. Спасибо.
Когда возвращались, Серебровский сказал Данилову:
- Этот фургон еще три сторожа видели. Только никто внимания не обратил. Машина милосердия. Тот, кто придумал это, четко рассчитывал на психологию войны.
Санитарная машина, девушка-врач. Наверное, раненые в кузове. Это придумал человек умный.
- Может быть, Розанов?
- Нет, Иван, Розанов хоть и адвокат, но этого придумать не мог. Человек, знающий армию, стоит за этим делом. Помяни мои слова. Подготовленный человек.
- Так они взяли магазины, машину с продуктами. Только вот квартира Минина... У Розанова не нашли ни одной его вещи.
- Значит, они брали ее не для Розанова. - Серебровский повернулся на переднем сиденье: - Трудное дело, Иван.
БЕЛОВ
- В этом доме он и живет, - показал на длинный дощатый барак оперативник Балашихинского РОМа Вася Паршиков.
Перед этим он час рассказывал Белову о Царевиче. Вася знал его брата Илью, воевавшего на Крайнем Севере. Илья мужик был твердый. Отличник Осоавиахима, стахановец. Витька вроде тоже пареньком был неплохим. Но слабеньким очень. Болел много. В восемнадцать выглядел с натяжкой на шестнадцать лет. По состоянию здоровья на военном учете не стоял. В сорок первом уехал рыть окопы под Клин. Вернулся только в середине сорок второго. Говорил, что работает в военном госпитале. Несколько раз за ним заезжала санитарная машина.
- Какая квартира? - Белов рассматривал грязно-бурую стенку барака. Штукатурка отвалилась, и из стены торчала дранка.
- Пятая, Ты чего смотришь? Неужто в Москве таких нет?
- Да так.
- Ну раз так, пошли.
Дверь в пятую комнату была приоткрыта. Они вошли и поняли сразу, что до них здесь кто-то основательно поработал. Стол был сдвинут, печка-'буржуйка' валялась на полу, лист жести, на котором она стояла, сорван. Из распахнутого шкафа кто-то повыкидывал все немудреные пожитки, даже матрас на кровати вспороли.
