- Коль, не мечись, как маятник, в глазах мелькает, - попросил Игорь.
- А ты глаза закрой, - мрачно посоветовал Никитин, но все же сел. - Я бы, Игорь, того Суморова без суда к стенке.
- Я бы тоже, Коля, но закон.
- Закон, закон. Объявить бы таких, как он, вне закона. Когда 'купцы' придут?
- Через полчаса.
И потянулись долгие полчаса в холодном сарае, набитом продуктами.
Ленинградские коллеги молчали, Никитин рассматривал головки сапог, а Игорь вспоминал, кто же написал стихи:
А над Невой посольства полумира,
Адмиралтейство, Мойка, тишина.
Он совсем перестал читать, и это угнетало его. Приедет Инна, вокруг нее будут крутиться начитанные, остроумные ребята, а он - пень пнем. Последнюю книгу, без начала и конца, читал в засаде в Марьиной роще. Пытался хотя бы приблизительно определить автора и не смог.
До чего же медленно ползет стрелка по циферблату. Может, у них в Ленинграде особое, замороженное время? Должны приехать в одиннадцать тридцать. А вдруг опоздают? Сиди в этом леднике, как скоропортящийся продукт.
Полуторка въехала ровно в одиннадцать тридцать. В кузове сидели два мрачных грузчика в ватниках. Из кабины вылез человек, совершенно не вяжущийся обликом с блокадным городом. Был он высок, в круглой бобровой шапке, в тяжелом пальто, с таким же шалевым воротником, в руке тяжелая трость с серебряным набалдашником.
- Вот это да, - удивленно сказал Никитин, - смотри, Игорь, прямо артист.
Человек вышел, огляделся, постучал тростью в окно. За стеклом появилось кивающее лицо Суморова.
Человек махнул тростью, и полуторка подъехала к сараю.
- Ну, - свистящим шепотом произнес Никитин, - держитесь, гады!
Барского обличия мужчина подошел к сараю, достал ключ, открыл замок.
- Давай, - скомандовал он грузчикам.
Никитин заранее выбрал себе покрепче, мордастого, краснорожего.
Грузчики вступили в полумрак сарая.
- Руки, - тихо, не повышая голоса, сказал Муравьев, - быстренько.
Он повел стволом пистолета.
Один из грузчиков послушно поднял руки, мордастый напрягся для прыжка и выдернул из-за голенища финку.
Всю ненависть к этому откормленному ворью, жиреющему на чужом горе, вложил Никитин в удар. Мордастый сделал горлом икающий звук и покатился по полу, выплевывая зубы и кровь, финка воткнулась в доски и задрожала, как камертон. Оперативники навалились на него, щелкнули наручники. Человек в бобрах, услышав шум в сарае, побежал к машине, тяжело, по-стариковски выбрасывая ноги в лакированных ботинках с гетрами. У кабины его ждали Трефилов и Данилов.
- Нехорошо, Шаримевский, - Трефилов поднял пистолет, - вы же мошенник, а связались с бандитами.
- Ах, гражданин начальник, - Шаримевский никак не мог отдышаться, какие бандиты? Бог с вами. Торгую продуктами.
- Мы к вас сейчас в гости на Лиговку поедем, правда, незванный гость...
- Вы всегда приятный гость, гражданин начальник.
- Ну, коли так, поехали.
ДАНИЛОВ
Две комнаты в квартире Шаримевского были заставлены картинами, дорогими вазами, даже две одинаковые фигуры Вольтера словно стражники стояли по обеим сторонам дверей.
- Вы, Михаил Михайлович, - устало спросил Трефилов, - деньги, оружие и ценности сами сдадите?
- Зачтется?
- Как всегда.
- Оружия не держу, а деньги и камушки в печке-голландке. Вы это в протоколе отметьте.
- Обязательно. Мы пока протокол обыска писать будем, а вы с товарищем из Москвы побеседуйте. Специально из столицы ехал на вас посмотреть.
- Гражданин начальник, я даю чистосердечное признание под протокол. Получаю свою 107-ю и еду в края далекие.
- Пойдемте, - сказал Данилов.
Они вышли на кухню, единственное место в квартире, не заставленное краденым.
К столу сел Муравьев с бланком протокола, Шаримевский устроился на стуле, Данилов прислонился к подоконнику. Он посмотрел в окно и увидел ребятишек, бегающих на коньках по льду обводного канала.
Нет, война не может остановить течения жизни. Осложнить может, а остановить - никогда.
- Михаил Михайлович, - начал Данилов, - я начальник ОББ МУРа.
- Ого, - Шаримевский с уважением посмотрел на Данилова.
- Это ваше письмо? - Данилов вынул из планшета письмо, найденное на даче Розанова.
- Отказываться нет смысла, вы же все равно проведете экспертизу?
- Конечно. Наши графологи умеют работать.
Шаримевский достал массивный золотой портсигар с алмазной монограммой, вынул папиросу, закурил.
- Я буду лапидарен. Кратким буду. Пишите.
Он затянулся глубоко и начал:
- Ничего общего с бандой не имею. Розанова знаю. Он был подпольным адвокатом. Защищал уголовников, брал и давал кое-кому взятки. В Ленинград он наведывался часто. Особенно в скаковые дни. Любил рискнуть. Его клиенты, бежавшие из лагеря, находили у него приют и материальную поддержку. Он им помогал, они ему награбленное сбрасывали. Из коллегии его поперли. Но он дела крутить продолжал. До войны у него Лапшин прятался.
- Из банды Пирогова, - перебил Данилов, - левша?
- Да. Он его со своей племянницей свел, Кирой. Девкой распутной и алчной. Это она придумала фокус с санитарной машиной.
- Кто она по профессии?
- Врач-гинеколог. Была осуждена за незаконное производство абортов.
- Кто такой Брат?
- Климов Валерий Павлович, бывший муж Киры.
- Как он попадал в Ленинград?
- По-всякому. Его на фронт не взяли из-за близорукости. Он в сорок первом пристроился в организацию, снабжавшую блокадный Ленинград промышленными деталями. Летал на самолетах, сопровождал грузы, ну и, конечно, продукты привозил мне. Я их менял на ценности.
- Он же жизнью рисковал.
- Так без риска копейки не наживешь. Потом Дорогу жизни пустили, он и по ней ездил. А потом перешел в Москонцерт администратором, стал артистов из Москвы возить. Реквизита тонны, кто заметит лишние ящики? Но все же дело опасное. Тогда я в типографии достал бумагу для отрывных талонов, ну и начали печатать.
- Почему у Розанова оказались Слон, Валет и Матрос?
- Он боялся Лапшина, особенно после того, как они квартиру Минина взяли. Я прислал ему людей для охраны.
- Когда вы видели Климова в последний раз?
- В январе.
