Ястреб вошел довольный собой и сказал, лукаво прищурившись:
— Все выполнил. На воротах два вертухая. Повар ждет звонка, чтобы ставить в плиту горячее, напитки завезены, даже официанта нанял.
— Ну ты и размахнулся. Сколько истратил?
Ястреб достал бумажку, на которой были записаны цены.
— Одна тысяча семьсот шестьдесят рублей, копейки не считаем.
— Круто. Знаешь, во сколько мне эта дача встала?
— Знаю, но помни, шеф, экономия — верный путь к разорению.
— Мне бы твои заботы.
— А мне бы твои расходы.
— Ладно, получи. — Шорин достал деньги, отсчитал семнадцать сотен и восемьдесят рублей десятками.
Ястреб пересчитал деньги, усмехнулся.
— Что-то ты темнишь, — напрягся Шорин.
— Есть малость.
— Что такое?
— Информация от Макарова поступила. Есть камни громадной цены.
— У кого?
— У твоего банного друга.
— У кого именно?
— Это журналист-международник Тимченко.
— Олег? Откуда у него?
— Отстал ты от жизни, дорогой наш Александр Михайлович, отстал. Он женился…
— Я знаю его Дашку, обычная московская прошмондовка. Видел ее много раз, на ней ничего интересного не было. Туфтит Макаров.
— Ты же знаешь, что он никогда ничего зря не говорит. Слушай, что он мне рассказал. Бабушка этой самой Дашки, как ты ее именуешь, прошмондовки, — дочь известного нефтяника Манташева.
— Ну и что?
— На ее родной сестре женился иранский шах. Так вот, в конце двадцатых годов бабулька к ним ездила, и шахиня подарила своей сестре алмазы, редкой красоты и цены. Макаров их видел.
— Когда?
— Несколько дней назад.
— Не может быть!
— Значит, может. Даша эта приглашала его для оценки.
— А бабушка?
— Ее не было. Макаров говорит, что тайничок у них в правой половине квартиры. Он девицу эту пропас, когда она камни прятать уходила. Кухня, ванная. Темная комната, коридор.
— Цена?
— Макаров сказал, что готов заплатить триста тысяч джорджей.
— Фунтов?
— Именно.
— Берешься поставить это дело?
— Только поставить, — Ястреб закурил, — сам не пойду.
— Почему?
— Шеф, одно дело у Абалова цацки забрать, цеховиков и зверьков глушить, и совсем другое — с легальными ценностями связываться. Уголовка и КГБ на уши станут.
— Если потерпевшая заявит.
— А куда она денется. Макаров рассказал, что в доме посторонним вообще дверь не открывают. Даша живет у мужа, там они тусуются, а старуха в свою квартиру не пускает. У зятя и внучки есть ключи, они открывают дверь сами.
— Это точно? — оживился Шорин.
— Так сказал Макаров.
— Значит, ключи у Олежки при себе.
Ястреб понял его с полуслова.
— Надо ему в ханку подсыпать порошочек, чтобы обалдел, ключики изъять, снять слепки.
— Немедленно поезжай на дачу. Сиди тихо, когда время придет, я тебя позову.
— Сделаем.
Шорин приехал на стадион «Шахтер», когда вся компания, погоняв мячик, сидела за закусочным столом. Восемь голых мужчин. Восемь расплывшихся тел, обмотанных купальными простынями. Они уже выпили по второй, поэтому Шорина встретили весело.
— Опаздываешь…
— Зазнался…
— Гони закусь…
Шорин обнялся с каждым, испытав при этом чувство омерзения.
— Будем греться? — спросил его Олег Тимченко, он рвал пальцами семгу, и по рукам стекал жир.
— Друзья, я, как человек свято выполняющий устав нашего клуба, привез положенную выпивку и закуску.
— И молодец, — засмеялся генерал КГБ Кролев, душа и организатор субботних банных забав.
Он сидел рядом с замначальника управления спортобеспечения Аликом Пироговым, человеком богатым, щедрым и влиятельным.
— Подождите, — Шорин разложил на столе закуски и расставил бутылки, — давайте промочим горло немного, а потом примем участие в одном мероприятии.
— В каком? — заинтересовался Виноградов, помощник самого Гришина.
— Ты мне, Гоша, — обратился к нему Шорин, — ответь: ты на машине?
— А как же.
— Тогда вопрос решен, поместятся все.
— Куда едем? — спросил известный советский алкоголик Борис Романов, замминистра торговли.
— Я, братцы, дачу купил.
— Где?
— Ресторан «Архангельское» в двух шагах.
— Хочешь, Саня, я скажу, у кого ты ее купил? — вмешался в разговор милицейский генерал Болдырев.
— Хочу.
— У сына маршала.
— Все знаешь.
— На том стоим.
— Нескромно, нескромно, — прогудел из угла первый секретарь Фрунзенского райкома КПСС. Был он человеком чудовищно завистливым, говорили, что не гнушается подношениями от магазинщиков, состоящих у него на партучете. — Ты же, Александр Михайлович, человек старой школы. Комсомол прошел, органы… Помнишь, как при Иосифе Виссарионовиче за нескромность карали? Где же равенство?
— Если бы Бог хотел равенства, он бы создал людей равными, — перебил его Тимченко.
— Сам придумал?
— Нет, это сказал Джордж Вашингтон.
— Не наши это мысли, вы, международники, ездите по свету, заразы идеологической набираетесь.
— Хватит вам, теоретики, — захохотал Кролев, — ты, Александр Михайлович, скажи лучше: мы на экскурсию едем или как?
