переулок.
Золотой жил на Вахрушенке. Когда-то это был самый жиганский центровой район. Много лет назад, до всяких там революций и прочих неприятностей, купец Вахрушин построил здесь доходные дома. Селился в них небогатый служивый люд, хозяева мелких лавочек. В глухих закоулках бесконечного двора, соединенного арками, жили московские люмпены: мелкие ремесленники, извозчики, трактирные половые, банщики.
Дурная слава была у Вахрушенки. Пережила она революции и войны и осталась все тем же жиганским местом в самом центре столицы развитого социализма.
Золотой жил на так называемом заднем дворе. Ельцов вошел в подъезд, в котором, на удивление, было чисто и не воняло кошками, по стертым каменным ступенькам поднялся на третий этаж. У пятой квартиры лежал ворсистый половик, дверь была аккуратно обита синим дерматином. Старая эмалевая табличка с цифрой пять осталась, видимо, от давних вахрушинских времен. И звонок был старый, такой же, как и на двери его квартиры, и надпись по кругу: «Прошу повернуть».
Юра повернул ручку. Послышались шаги, дверь отворилась. На пороге стоял человек лет семидесяти, белая шелковая майка выгодно оттеняла синь затейливых татуировок.
— Тебе чего, мил человек? — усмехнулся фиксатым ртом пожилой господин.
— Мне бы Виктора.
— А ты кто будешь, любезный?
От голоса его и манер повеяло тюремной этикой.
— Я от Петро.
— Заходи, мил человек.
Ельцов шагнул в чистую прихожую.
— Так чего тебе надо? — снова поинтересовался хозяин.
— Разговор к Виктору имею.
— Нет его дома, я его братан старший. Алексей.
Хозяин коротко и цепко пожал Ельцову руку.
— Юрий.
— Ага. Понял я. Тебя Витек давно ждет. Ты в мае откинулся?
— Да.
— Не торопился к нам, не спешил.
— Беспокоить не хотел солидного человека.
— Это хорошо, что ты жизнь так понимаешь. Но Витька нет. Хочешь, со мной посиди. А хочешь, поищи его в «Яме».
— Я пойду поищу его.
— Иди, милок.
У входа в «Яму» по воскресному дню толпился народ. Очередь заворачивала за угол на начало Столешникова. Но Ельцов уже знал секретный ход. Он вошел под арку, миновал гору пустых ящиков, открыл дверь, обитую жестью, и спустился по ступенькам.
— Ты куда? — возник на его пути человек в грязной белой куртке.
— К своим.
— Кто свои-то?
— Голубев Валька, Тарас…
— Иди.
В зале, как всегда, пахло кислым пивом и табаком. Гул встретил его. Словно собралась толпа покачать права с лагерной администрацией.
— Юрка, здорово!
Навстречу ему шел веселый и добродушный актер Валька Голубев.
— Привет, Валя.
— Ты к нам?
— Я Золотого ищу. Ты его знаешь?
— Естественно.
— Он здесь?
— Вон! — Валька кивнул на столик в углу. За ним сидели трое. — С Усковым и Смолиным в железку заряжает.
Ельцов знал Володю Ускова и Гену Смолина. С ними сидел человек в дорогом светлом костюме.
— Пошли к нам, пока они не отыграют.
И это была правда, беспокоить человека во время игры, особенно такой серьезной, как железка, не полагалось.
За крайним столом за бутафорской колонной сидела вся развеселая компания. Видимо, с деньгами было туговато, судя по пиву и соленой рыбе.
Ельцова встретили добро и весело.
— Что, ребята, с бабками хреново? — улыбнулся Юра, пожимая руки.
— Полный завал, — скорбно ответил карикатурист Джангир.
— Кто у нас?
— Китаец.
Ельцов махнул и возник плосколицый официант.
Через несколько минут стол ломился от пива и закусок. Ельцов с удовольствием сделал первый большой глоток. Пиво было прохладным и свежим. Он взял купатину, покрытую жиром, разрезал ее. Как ни странно, грузинские колбаски были сочными и вкусными.
К столу подошли Усков и Смолин.
— Ну что, — спросил их Джангир, — угадали?
— У него угадаешь, — мрачно ответил Смолин. Сел к столу, взял кружку пива. — Это они тебя распрягли?
Ельцов засмеялся. Он поймал тяжелый взгляд Ускова. Тот тянул пиво и смотрел на него злыми, скошенными к мясистому носу глазами.
«Наверняка колеса глотает», — подумал Ельцов.
Этот человек вызывал в нем неосознанное чувство брезгливости. Его ужимки, блатная феня, нож- выкидуха, которым он пугал пацанов, рассказы о лагерных подвигах напоминали плохой кинофильм об уголовниках.
Усков допил пиво, со стуком поставил кружку на стол.
— За водкой послал? — Он через стол наклонился к Ельцову.
— А тебе какое дело?
— Тише, сука, когда я говорю, — знаменитый нож-выкидуха повис над столом, — я тебя запороть могу.
Ельцов схватил его за руку, сжал, увидел, как побледнело от боли лицо Ускова. Весь стол с интересом следил за развитием конфликта. Нож с грохотом упал на стол.
— Пусти, пусти… — прохрипел Усков.
Ельцов разжал руку и оттолкнул его.
— Куда лезешь, приблатненный? Не хочу ребятам кайф ломать, а то я тебя бы…
Но тут принесли водку. Ельцов посмотрел в сторону стола, за которым сидел Золотой. Тот остался один.
— Ребята, мне с человеком парой слов перекинуться надо.
Он встал и подошел к столу.
— Добрый день.
— Добрый.
За столом сидел человек с чеканным худым лицом, светлыми волосами, расчесанными на пробор. Типичная прическа московских пижонов пятидесятых годов. На нем был легкий серый пиджак и голубая рубашка на трех пуговицах, на пальце левой руки перстень с агатовой печаткой.
— Хотите сыграть? — улыбнулся Золотой.
