нежная улыбка. Неужели я совсем не знал этого человека? Я и подумать не мог двумя днями раньше, что о нем кто-нибудь сможет так неподобающе отзываться!
– И в чем же причина неприязни? – сухо осведомился я.
– В его пороке! – воскликнул кавалергард.
– А разве вы сами не играете в карты? – напомнил я Сержу. Или он запамятовал, при каких обстоятельствах мы с ним познакомились?! Серж проиграл мне партию в карты, хотя справедливости ради я должен заметить, что произошло это не случайно, и я лишь позволил ему отыграться, что, в общем-то, и послужило началом наших с ним приятельских отношений.
– Играю, – не стал отрицать Рябинин. – Но я не болен, – произнес он едва ли не по слогам. – Виталия сгубила страсть, и я очень рад за Анечку, что она не связала свою жизнь с этим человеком. Мне даже кажется, – добавил Серж, – что умер он не по своей воле. Долги долгами, но что-то тут не так!
– Почему вы так считаете? – ухватился я за предоставленную мне возможность разузнать об этом деле побольше. – Возможно, он страдал от того, что его бросила невеста!
– Вся его жизнь была окружена какой-то таинственностью, иногда он исчезал, не сказав ни слова, и Аня переживала, – сказал Рябинин.
Но в этом для меня не было ничего удивительного, принадлежность к «Золотому скипетру» иногда вынуждала человека вести в некотором роде странный образ жизни.
– И больше никаких оснований? – спросил я разочарованно.
– Он водил дружбу с подозрительными личностями, – продолжил Серж.
– С кем именно?
Рябинин пожал плечами и сказал:
– Имен я не знаю. Но один такой тип крутился возле него последнее время постоянно.
– Ну, припомните хотя бы какие-нибудь приметы, – попросил я его. – Как он выглядел?
– Невысокий, одевался обычно франтом, на лбу написано, что пройдоха. Глазки такие узкие, бегают все время, по-моему, серые или светло-карие, болотного такого оттенка. Нос широкий с горбинкой, губы толстые, мясистые. В общем-то ничего особенного, никаких особых примет, ни родимых пятен, ни шрамов, – ответил Серж.
– А жаль, – вставила свое слово Мира.
– Жаль, – согласился Сергей Арсеньевич. – А, вспомнил, – он поднял вверх указательный палец. – Виталий как-то проговорился, что он – игрок. Я полагаю – шулер!
– Это тот самый, о котором вы, Серж, так много рассказывали, в цветном жилете и с седыми бакенбардами? – спросила индианка, вдруг заинтересовавшись нашей беседой.
– Абсолютно точно! – подтвердил Рябинин.
– Но вы же утверждали, что он заика, – сказала Мира.
– Конечно, – согласился Сергей Арсеньевич. – Как же я мог забыть? Совсем вылетело из головы, – смутился он.
Итак, это было уже кое-что, от чего я мог оттолкнуться в своих поисках. Я не знал еще точно, что или кого именно я ищу, и нащупывал дорогу впотьмах, но я был уверен, что во что бы то ни стало разыщу этого игрока-заику. Интересная получалась картинка, занимательная!
Я рассуждал следующим образом.
Виталий Строганов каким-то образом, вероятно, вследствие своей пагубной страсти к игре, становится жертвой ловкого мошенника – карточного шулера и оказывается должным ему, ну, скажем, около пяти тысяч рублей. Этакому заикающемуся щеголю! Смех да и только!
Я предполагал, что на строгановских часах он записан под именем господина «Г», около которого была обозначена цифра пять и красовалась кривая виселица. Я исходил из того, что это число в записях Строганова было самым значительным, если предположить, что Виталий просто-напросто опустил несколько нулей. Оно и означало ту самую сумму его долга, которую он никак не мог выплатить проходимцу по причине разорения своего семейства.
Кто-то в день похорон обыскивает его кабинет в поисках какого-то обличающего документа. Что это за личность, по-прежнему является огромным вопросом!
Мне оставалось только найти связь между двумя этими событиями и его самоубийством или, pardon, убийством. Но вряд ли Виталия сбросил с моста карточный шулер. Мелкая птица, полет не тот!
Я же предполагал, что важнейшим моментом во всей этой истории является членство Строганова в масонской ложе. Но доказательств сего я раздобыть пока так и не сумел, несмотря на все свои титанические старания.
Часам к четырем мы вернулись с Мирой домой. Она сразу поднялась к себе в будуар, я же, сбросив с себя сюртук вместе со шляпой, вернулся в гостиную, где и застал задумчивого Кинрю с грустью на усталом челе. Мой японец в полосатой легкой юкате – просторном национальном халате, восседал за хрупким столиком в стиле Людовика XIV, украшенном белоснежными раковинами, инкрустированными перламутром, и грыз измятое, плохо заточенное перо, представляя собою весьма необычное и комичное зрелище. Кажется, он взялся за сочинение очередного хокку. Если мой Кинрю погружался в поэзию, то лучше было его не трогать, это я уже знал по опыту.
Он оторвал свой зачарованный взор от исписанного иероглифами листа бумаги и продекламировал вслух:
Тяжело нести
закаленный меч.
Но в бою – победа!
К сожалению, я не был поклонником японской лирики и отдавал предпочтение творчеству Николая Карамзина. Однако я не смел об этом и заикнуться своему самураю. Несмотря на все свое мужество, силу воли, выносливость и прочие замечательные качества японского дворянина, он обладал не в меру обидчивым характером, отчего нередко попадал в щекотливое положение, так как до сих пор не адаптировался к европейской культуре. А я, признаться, относился к нему с огромной теплотой и желал ему только добра.
– Великолепно, – польстил я золотому дракону и собрался уже отправиться в свой кабинет, чтобы так же заняться записями. Правда в моем случае я намеревался продолжить свою искреннюю исповедь в собственном дневнике, недавно приобретенной тетради, переплетенной лиловым бархатом.
– Яков Андреевич! – окликнул меня Кинрю, окончательно выйдя из своего поэтического оцепенения.
– Что? – обернулся я.
– Вам послание от Кутузова, – сообщил японец и передал мне конверт.
Я поблагодарил его и наконец отправился в кабинет, где и распечатал письмо, в котором Иван Сергеевич желал мне всяческого успеха. К письму прилагалось обещанное приглашение в Английский клуб, из чего я заключил, что мое исповедание этим вечером снова отменяется.
Я вернулся в гостиную, где Кинрю продолжал по-прежнему творить свои вирши.
– Не желаешь ли прокатиться в Английский клуб? – поинтересовался я как бы невзначай у Юкио Хацуми.
– Пожалуй, – заметил он. – Хотя я привлеку к себе слишком много внимания. В этом трудно было не согласится с Кинрю, но у меня были совсем иные планы на его счет.
В клубе собирались в основном гвардейские офицеры и цвет штатской аристократии, в число которой входил и сам Виталий. Естественно, появление Кинрю, несмотря на его высокородное происхождение, в данном обществе не осталось бы незамеченным. Я рассчитывал взять его с собой в качестве преданного телохранителя и попросить подождать меня в экипаже.
– Если только я останусь в карете, – опередил меня Юкио Хацуми.
– Именно об этом я и хотел тебя попросить, – сказал я, опасаясь, что наше предприятие может оказаться опасным.
– Оказывается, я умею читать мысли на расстоянии, – пошутил японец. – Мира могла бы у меня поучиться, – добавил он.
– Вы говорили обо мне? – появление индианки застало нас обоих врасплох. Я не хотел далее втягивать ее в это дело и подвергать ее жизнь опасности. Мира и так, вопреки моему желанию, оказалась в эпицентре
