Елагин не станет отыгрываться на нем, тем более что дормез на месте. Как только страсти улягутся, он поедет домой на перекладных, средств у него для этого достаточно, – добавил Кинрю. Я только дивился его предусмотрительности.
Едва оказавшись за пределами елагинского поместья, мы погнали своих лошадей галопом, в надежде перехватить в доро – ге сиятельную Лидию Львовну.
На горизонте показалась щегольская карета Полянской. Мы с Кинрю ринулись ей на перерез, и японец выстрелил в воздух. Одна из лошадей в экипаже графини встала на дыбы, карета резко остановилась, едва не перевернувшись.
– Что происходит? – закричала женщина, высунувшись из окна.
Кинрю направил дуло пистолета прямо ей в лоб.
– Выходите, сударыня, – процедил он сквозь зубы.
Мой конь остановился, я слез с него и подошел вплотную к карете.
– Яков Андреевич? – графиня была удивлена. – Какими судьбами? – однако ни единая черточка на ее прекрасном лице не выдала и капли волнения.
– Неисповедимы пути Господни, – ответил я ей тоном проповедника. – Вы разве не слышали, что сказал Кинрю? Выходите! – велел я ей.
– Уберите оружие, – попросила Полянская.
– Ни за что! – воскликнул Кинрю. – Вы можете выкинуть все, что угодно.
Графиня с большой неохотой выбралась из кареты, и я помог ей спуститься на землю.
– Где письма? – спросил Кинрю.
– Это не ваше дело, – резко сказала Полянская.
– Отвечайте! – настаивал я.
– Яков Андреевич! – воскликнула Лидия Львовна, изобразив самое невинное выражение лица, на которое только она была способна. – Я не понимаю, о чем вы говорите!
– Вы лжете, сударыня, – жестко ответил я. – Не вынуждайте меня прибегать к крайним мерам! Отдайте мне переписку!
– Не за что на свете! – воскликнула Полянская, сверкнув глазами.
– Держи ее на мушке! – велел я Кинрю, который не сводил своих узких глаз с графского кучера, а сам забрался в карету. Но все мои усилия так ни к чему и не привели, писем в экипаже графини мне обнаружить не удалось.
– Госпожа Полянская, – позвал я графиню. – Пожалуйте в экипаж. Мне нужно вас обыскать.
– Что? – голос графини задрожал. – Как я в вас ошибалась, сударь, – горько усмехнулась она.
– А я, сударыня, на вас счет, увы, никогда не заблуждался! – ответил я с грустью.
В итоге, я все-таки извлек похищенные послания из-за расшитого цветами корсажа моей обожаемой русалки, которая с досады готова была броситься на вашего покорного слугу с кулаками.
– Я вас ненавижу! – закричала она нам вслед.
Я же готов был ответить графине, что по-прежнему преклоняюсь перед нею, но были мы уже далеко, и она все равно не услышала бы моих слов!
У Выборгской заставы нас уже выехали встречать верховые с фонарями, посланные Кутузовым. Мира проболталась ему, куда я поехал, как только он надумал нанести мне визит, вернувшись из своего «заглазного имения»!
В этот же вечер я передал ему злосчастную переписку!
На собрании ложи, состоявшемся через несколько дней, я узнал, что реликвия была передана в Риме нашему Ордену, а господин Елагин выехал из Российской империи в неизвестном направлении на неопределенный срок.
Я же, в довершение всего, совершил одну непростительную ошибку, решившись навестить графиню Полянскую, мысли о которой не выходили из моей головы.
Лидия Львовна изменилась, похудела, черты ее лица заострились, а глаза горели лихорадочным блеском, но от этого она только похорошела.
Полянская встретила меня в светло-зеленом капоте, который удивительно шел к ее прозрачным глазам.
– Я пришел принести вам свои извинения, – сказал я графине.
– Уходите, – произнесла она с ненавистью. – Мне ваши извинения не нужны! Вы лишили меня моего счастья! – выдохнула она. – Анатоль уехал в Италию, он сложил с себя полномочия бальи, потому как не справился с миссией, наложенной на него Мальтийским орденом. И я его больше никогда не увижу! – воскликнула Лидия, и слезы заблестели в ее глазах.
– Но…
– Не тешьте себя надеждой! – перебила меня графиня. – Ничто и никто не заставят меня забыть его, – сказала она. – Ни его холодность, ни время, ни молитва! – Он пытался застрелиться из вашего пистолета, – добавила Лидия с горечью, – и этого я вам никогда не прощу!
Вот так и закончилась история с Иерусалимским ковчегом. Одолев своего врага, я так и не почувствовал себя победите – лем!
Дмитрий Иванович Готвальд перевернул последнюю страницу и захлопнул тетрадь. Стемнело, он погасил мерцающую свечу.
Этнограф попробовал уснуть, но лунный свет не давал ему покоя. Какую же истину Луна желала ему открыть? Этого ученый не знал, но у него еще оставался целый ящик с записями Кольцова, и он намеревался прочесть их все, от корки – до корки!
