– Что?! – охнул я. Даже Кинрю оторвал глаза от тарелки и перевел свой взгляд в сторону хозяина.
– Чистая правда, – ответил Виктор, вздыхая. – Догуливаю последние дни!
– Да он же шулер! – воскликнул я, в обиде за друга.
– А кто его уличил?! – запальчиво ответил Заречный. – Человек-то он из благородной семьи, из знатного рода. За руку-то его никто не ловил!
– Надо будет, поймаем, – пообещал я уверенно.
Мой друг недоверчиво взглянул на меня, но промолчал. Наверное, был наслышан, что в карты мне чертовски везло!
– Говорил я вам, барин, не суйтесь вы в клуб Запашного, – оторвался Василий от своих покромок. – Там ведь одно жулье собирается! Нет, не послушались! – покачал он косматой седой головою.
– Да не встревай ты, Василий! И без тебя тошно! – осадил его Виктор. – Что ты понимать можешь? – озлился он и проговорил неуверенно, обращаясь уже ко мне:
– Сливки общества, – и пожал плечами.
Заречный предоставил нам с Кинрю отдельные комнаты, но японец отказался, собираясь на эту ночь перебраться ко мне. У него из головы не выходил инцидент на станции в Торжке, и японец теперь ни под каким предлогом не желал выпускать меня из вида. Я с его доводами согласился. Вряд ли, конечно, убийца мог пробраться сюда, но спорить с Кинрю было все равно бесполезно.
– Как знаете, – Виктор развел руками. – Мне хотелось как лучше.
Комнату он нам предоставил уютную, с не очень дорогой, но комфортабельной обстановкой. Стены в ней были обтянуты нежным кремовым шелком. Прозрачное круглое зеркало мерцало при слабом свете бронзовых канделябров. На жардиньерках цвели, неизвестные мне, цветы. Полукругом стояли невысокие штофные кресла. В целом же комната напоминала альков какой-то великосветской дамы, поэтому я невольно решил, что Заречный обычно в ней принимал гостей немного иного рода.
Я расположился на огромной кровати под пологом. Стелила мне постель горничная Мариша. Поглядывала она на меня с интересом и все время, стесняясь, опускала глаза. Из нашего разговора с Заречным, подслушанного ею тайком, она, надо полагать, поняла, что я принадлежу к масонскому братству, о котором Мариша была от кого-то наслышана, и считала меня теперь человеком загадочным и большим. Кинрю и вовсе произвел на нее неизгладимое впечатление, до этого случая девушка и вовсе никогда не слышала о Японии. Однако я заметил, что она будто хочет мне что-то сказать, но никак не может отважиться.
Японец лег спать на низком диванчике, который стоял напротив изысканного орехового комода.
Мариша погасила все свечи и оставила нас одних. Кинрю тут же задремал, утомленный дорогой и всеми постигшими нас переживаниями. Мне же спать не хотелось, чем больше я уставал, тем сильнее меня одолевала бессонница.
Я снова зажег свечу в шандале и взялся за свой дневник. Я чувствовал потребность излить все свои переживания на бумаге, поэтому строчки ложились сами собой, и уснул я только под утро.
На рассвете меня разбудила горничная Мариша.
– Я просто обязана с вами поговорить, – сказала она. Я кивнул, наспех оделся и выскользнул в коридор.
– Что-то случилось? – встревоженно спросил я ее.
– Нет, – возразила Мариша, скомкав в натруженных ручках белый платок. – Просто мне захотелось оказать вам услугу.
– Очень любопытно, – промолвил я, и в самом деле заинтересовавшись происходящим.
– Вы говорили о каком-то Воротникове, – сказала она. – Мне известно, где он живет, – Мариша опустила глаза. – Нет-нет, вы не подумайте ничего плохого.
– А я и не думаю, – немного утешил я ее.
– Он бросил меня, – девушка совсем опустила голову. – И укатил в Петербург. Но я знаю, где он снимает квартиру в Москве. Я вам помогу, – решительно заявила она.
– Почему? – спросил я ее.
– И сама не знаю, – тяжело вздохнула Мариша.
Когда горничная, назвав мне адрес и даже предоставив ключ от квартиры, ушла, из спальни выскочил заспанный Кинрю в своей японской юкате.
– Что она вам сказала? – спросил японец с горящими глазами. Весь он был какой-то взъерошенный, усы стояли торчком, за ухом – перо от подушки.
– Ты бы переоделся, – посоветовал я ему. – Прислугу перепугаешь.
– Что она вам сказала? – набычился мой японец.
– Эта Мариша – просто подарок судьбы! – воскликнул я. – Она назвала мне адрес квартиры Воротникова.
– Не может быть! – не поверил Кинрю.
– Еще как может, – ответил я.
– Тогда вперед! – У моего золотого дракона словно крылья выросли за спиной, там, где торчали худые лопатки.
– Попридержи коней, дорогой мой Юкио Хацуми, – попросил я его. – Для начала мне хотелось бы наведаться в клуб Запашного.
– У вас появилась идея? – обрадовался Кинрю. – Тепленьким его взять хотите? Я-то знаю, что в карты вас никто не переиграет!
– Угадал, – сказал я ему и направился в гостиную переговорить с Заречным. Кинрю вернулся в «альков», для того чтобы переодеться.
– Так ты меня представишь Запашному? – спросил я у Виктора, расхаживающего по дому в шелковом блестящем халате, который то и дело распахивался на груди. Глаза у него были красные и опухшие, похоже, он вчера перебрал с тенерифом.
– Честно говоря, у меня нет желания появляться в клубе, – сообщил он мне по секрету. – Иначе я проиграю и остатки своего состояния.
– Я этого не допущу, – заверил я своего погрустневшего друга. – А еще гусар называется, совсем голову повесил! – пожурил я его.
– Что делать? – вздохнул Заречный. – Видно мне в любви повезет!
– Да отыграюсь я за тебя, – сказал я ему, ни сколько в этом не сомневаясь.
– Я тебе не позволю рисковать такими деньгами! – воскликнул Виктор. – Тут же на кону тысяч пятьдесят.
– А здесь и нет никакого риска, – сказал я спокойно.
Годы моей орденской жизни не прошли для меня бесследно, на пути самосовершенствования души я овладел и другой наукой, которая попросту звалась искусством карточной подтасовки. Но в свое оправдание скажу, что я никогда ей не пользовался корысти ради!
– А, Бог с тобой! – решился Заречный. – Вечером едем!
V
Весь день мы провели с Заречным за разговорами, нетерпеливо посматривая на часы, которые не торопились отсчитывать медлительное время. Стрелки передвигались еле-еле, и ничто в этом свете не могло отвлечь нас от мучительного ожидания вечера в клубе Запашного, в том числе и глубокомысленные восточные рассказы Кинрю, которыми он потчевал нас вплоть до последней минуты, красочно живописуя покинутую им родину.
Наконец, часы пробили семь раз, и легкий полумрак сгустился за оконным стеклом.
– Ты все еще не отказался от своей идеи? – на всякий случай поинтересовался мой друг. Однако в голосе его, в глазах и во всем облике чувствовалось томительное напряжение, которое Заречный скрыть был никак ни в силах. В каждом его жесте, движении жила надежда, что инфернальная игра, вопреки всему, все-таки состоится, и состояние его, позволявшее ему занимать блистательное положение в обществе, будет-таки сохранено.
– Я никогда не отказываюсь от данного мною слова, – ответил я.
– Кто не рискует, тот не пьет шампанского, – развел руками обрусевший Юкио.
На что Заречный расхохотался, и японец в ответ надул свои тонкие губы под усами, сделав вид, что
