усталость, что хотелось тут же откинуться на бронеспинку и уснуть. Он закрыл на несколько мгновений глаза и глубоко вздохнул. Ему померещилось большое белое облако, ползущее в синеве. Окрашенное румяными пятнами, оно бурно клубилось, стремительно раздавалось вширь, закрывало небо. Синева исчезла, вокруг было туманное, неясное пятно. Черенок спал.
– Товарищ старший лейтенант, вы ранены? – разбудил его испуганный голос старшего техника Ляховского.
Летчик вздрогнул, открыл глаза, выпрямился. Отражая лучи полуденного солнца, приборная доска сверкала стеклами контрольных приборов.
Смущенный внезапной слабостью, Черенок слегка покраснел.
– Давай скорее закурить, – повернулся он к технику.
Ляховский поспешно выдернул из-за уха заранее приготовленную папиросу и подал ее летчику.
– Как переправа? – поинтересовался он.
Прежде чем ответить, Черенок спрыгнул на землю, взял в зубы папиросу, прикурил и, гася зажигалку, прочертил ею в воздухе дымный крест.
– Ясно… – понимающе наклонил голову Ляховский. – Вот это кадрики! – раздался позади них веселый голос.
Оператор Двояновский, перекинув ноги через борт кабины, занимался не своим делом: зачехлял пулемет, улыбаясь во весь рот.
– Теперь довольны? – спросил его Черенок. Двояновский. хлопнув рукой по футляру, висевшему на боку, доверительным тоном сказал:
– Редкая удача! Это будет настоящая хроника. Коллеги мои в студии еще не привозили таких кадров… Пожалуй, это лучшее, что удалось мне поймать в объектив за все мои полеты…
Черенок, слегка пошатываясь от усталости, пошел на камандный пункт, сопровождаемый мерным стуком футляра кинооператора Двояновского.
После обеда на стоянке собралась комиссия во главе с Хазаровым. Под наблюдением старшего инженера полка Ляховский производил пробу своего аппарата. Несмотря на скептические реплики некоторых товарищей-техников, собравшихся со всех стоянок посмотреть на «чудо-примус», работа аппарата показала, что изобретение нужное и ценное, но требует некоторых доделок. Хазаров тут же приказал в течение пяти дней изготовить новый вариант аппарата, а старшему инженеру дать заключение для представления в штаб дивизии. Окончательную «доводку» аппарата перенести на осень, когда станет холодно.
С этой минуты и до самого вечера Ляховский ходил по аэродрому как именинник. Простая и в то же время оригинальная идея была признана, только название (примус) каждый раз вызывало на лицах иронические улыбки. Вездесущий Двояновский, в короткий срок успевший подружиться со всеми пилотами и техниками, заметил:
– Знаете, товарищи, мне кажется, что название «примус» слишком отдает чем-то обывательским.
– Да, правильно. Предлагаю назвать аппарат именем изобретателя, – подал мысль Зандаров.
– Чего же лучше! – подхватил Остап и предложил вместо длиннейшего «аппарат Ляховского» – сокращенное название «Ап-Ля». что тут же всеми было отвергнуто, как звучащее легкомысленно. Выручил Двояновский. Он посоветовал новоизобретенное приспособление наименовать сокращенно «АПЗ-1», что означало «аппарат полярного запуска первый».
В этом году случилось так, что люди, занятые делами войны, не заметили, как подошла осень. Словно крадучись, скользила она по полям, между лип и берез, оставляя багряные следы подпалин на их зеленых шапках. От ветки, задетой мимоходом, бесшумно отвалился пожелтевший лист и, плавно покружившись, улегся золотым пятном на выгоревшем сукне погона младшего сержанта Тани Карповой.
– Ба-а! А ведь осень… – воскликнул Остап, снимая с плеча Тани лист, и тут же, словно в подтверждение его слов, где-то в небе грустно курлыкнули улетающие журавли.
– Четвертая осень… – вздохнула задумчиво девушка. Взявшись за руки, они медленно брели по лесу вдоль еле заметной тропинки.
В километре от домика лесничего, где расположился штаб полка, было озеро. День еще не кончился, но под густой сенью леса, скупо освещенной последними лучами солнца, ложились мягкие сумерки. Было тихо и как-то грустно. Озеро, поросшее высокой жесткой осокой и лозняком, спокойно нежилось в зеленеющих мхом берегах. То тут, то там из черной глубины воды появлялись серебристые гроздья пузырьков, и тогда казалось, что озеро дышит.
– Караси!.. Смотри, Остап, караси играют!.. – зашептала Таня, сжимая руку летчика.
Таня залезла на полусгнивший ствол лесины, сваленной когда-то в ветреную ночь, и стала бросать в темное зеркало воды кусочки древесной коры. На поверхности расплывались серебряные кольца. Маленькие на середине, они дальше ширились и пропадали в зарослях, не докатившись до берега. Под лесиной, широко расставив ноги, стоял Остап, махал рукой, отсчитывая расходящиеся круги:
– Десять, одиннадцать, двенадцать… Вот так да!.. Дюжина на счастье!.. – смеялся он.
– Что ты там насчитал?
– Говорить нельзя, а то не сбудется.
– А если молчать?
– Сбудется.
– А что?
– А то сбудется, что родятся у нас когда-нибудь двенадцать сыновей-богатырей, – выпалил Остап.
Таня, смущенная, спрыгнула с дерева.
