плакала в общей камере. Откуда тебе было знать, что это игра была, что для меня заплакать – как улыбнуться, так же легко. Я ж акторка, ты забыла? Меня нету – есть одна игра. Но не сейчас, нет, не сейчас! Сейчас я правдива, словно пред господним престолом. Мне можно верить, когда господа упоминаю, я ж католичка! Вот послушай меня. Здесь есть одна женщина – Тимофеева. Она нашептала на тебя надзирательнице, что ты большая шишка среди белых была, что скрываешь свое благородное происхождение, якшалась только с аристократами, которые чуть ли не на дружеской ноге были с государем. Надо, мол, тебя допросить покрепче: нутро у тебя хлипкое, ты труслива, крови боишься, нажать на тебя – тогда и посыплются из тебя явки да пароли белой контры.
У меня зашумело в ушах.
Тимофеева! Ада Константиновна Тимофеева! Ах, какая подлая, подлая женщина! И ведь бывшая сестра милосердия… Да разве можно в это поверить?
Верить не хотелось. А может быть, Малгожата врет? – подумала я. Она ведь беспрестанно врет!
– Вижу, не веришь мне? – Малгожата словно бы прочла мои мысли. – Но сама посуди, на что мне врать? И еще подумай: откуда мне знать то, что я тебе рассказала? Откуда, если не от самой Тимофеевой? Конечно, она не мне донесла, а комиссарам, но до меня дошли верные слухи, что с завтрашнего дня начнут тебя тягать на допросы. Станешь запираться – увезут на «Кузницу». А оттуда, сама знаешь, не возвращаются.
Странное, помню, ощущение возникло у меня при этих словах! Я Малгожате поверила безоговорочно, но не страх испытала при мысли о своей неминучей смерти, а горе, огромное горе: так, значит, я больше не увижу Льва Сокольского, Левушку, как его мысленно называла! Ну а потом пришел страх перед мучениями, которые меня, конечно, ожидали.
– Ну что же, – промямлила я, – спасибо, что предупредила. Когда, говоришь, начнется это? С завтрашнего дня?
Грех, конечно, надо смиренно выносить все, что уготовил нам господь, но, сознаюсь, мысль о самоубийстве закралась-таки в мою голову.
– Не надо так думать, – твердо сказала Малгожата, снова будто подслушав мои мысли. – Не надо. Тем более что сегодня ночью мы отсюда уйдем.
Я так и дернулась к ней… Словно в сердце меня надежда ударила!
– Я, знаешь, давно решила с этим покончить, – еще тише зашептала Малгожата. – Работаю на них, а сама думаю – каждое мое задание может стать последним. Либо они пристрелят, либо в камере задавят, если узнают меня… Нет, мне надо бежать отсюда. Ну так я и решила – будь что будет, а тебя с собой возьму. Может, спасение твоей жизни зачтется мне. Я давно мечтала грехи свои искупить спасением чистой души! – Она возбужденно хихикнула. – Слушай меня. Сегодня ночью из соседней камеры офицеры будут бежать через подкоп. Начальство тюремное и все главные большевики об этом знают. Их выпустят, потому что среди них есть несколько красных, которые под видом офицеров должны уйти вместе с беглецами. Их под разными предлогами из нескольких камер в эту, к офицерам, подсадили. Их задача – внедриться в белое подполье, а главное – добраться до самой Добрармии Деникина. Кто куда, в какие войска, в какие части должен влезть, не знаю, но они должны вредить белым как только возможно. Подробности их заданий мне неизвестны, да меня это не слишком интересовало. Главное – другое. Тут у меня есть один приятель, коридорный надзиратель, от него мне все и стало ведомо… Предан мне, как пес. Он как раз дежурит нынче. Побег офицерский назначен на два часа ночи. Как только пробьет половину третьего, мой друг нам дверь откроет и выпустит нас. К тому времени ни одной души в офицерской камере уже не останется. Он отведет нас в эту камеру, и мы тоже уйдем через подкоп, на рассвете будем уже далеко отсюда… Если на то будет воля божья и милость Девы Марии… – торопливо оговорилась Малгожата.
– А потом что? – спросила я онемевшими губами.
– Ютро вечером будем у своих, коли бог даст, – прошептала Малгожата, и меня пронзила ужасная мысль, что я разговариваю с сумасшедшей. Как это – утром вечером?! Что она бормочет?! Но в следующее мгновение вспомнила, что «ютро» – по-польски «завтра», а «утро» у них называется словом «рано». «Ютро вечером» – стало быть, завтра вечером мы, возможно, доберемся к своим…
– Конечно, может статься, и поймают нас да убьют, но ты должна помнить, что я сделала все, чтобы тебя спасти, – снова послышался шепот Малгожаты.
Я слушала ее как во сне. Мне казалось, что никакому Габорио или Полю де Коку, романами которых зачитывался мой брат Петя в юности, не придумать такого поворота событий. И запоздалый страх начал трогать мою спину своими ледяными пальцами.
– Это невозможно, – почти простонала я. – Нет, я боюсь!
– Уже поздно бояться, – усмехнулась Малгожата. – Дело идет о жизни и смерти. Хочешь умереть молодой? Нет? Ну и я нет. Я себе зарок дала, что доживу лет до девяноста, никак не меньше. А ты, конечно, сама решай, сколько прожить хочешь. Ну что, уйдешь со мной? Згода? Согласна?
– Згода, – слабо выдохнула я.
– Вот и добже, – прошептала Малгожата и лукаво усмехнулась: – Только гляди, не позабудь мою камизэльку! Этого я тебе в жизни не прощу!
Строго говоря, Алена оказалась права, потому что с маскарадными костюмами у всех была страшная морока и суета. В них ни встать толком, ни сесть, они очень скоро сделались запорошены пылью, закапаны вином и испачканы кремом от пирожных. Дамам было не до общения: они разглядывали друг на дружке платья разных эпох и стилей, втихомолку хихикали… Иногда хихикали очень даже громко, и Алена своими ушами услышала, как одна родственница «любезно» сказала другой родственнице, изображавшей египетскую мумию и по такому случаю обмотанной белыми тряпками с головы до ног:
– Классный костюм, шерри! Extraordinaire! У тебя такой вид, будто тебе и в самом деле пять тысяч лет до нашей эры!
Больше мумия Алене на глаза не попадалась: то ли обиделась и отбыла в свой Древний Египет, то ли поступила более разумно: размотала дурацкие тряпки и засунула их под какой-нибудь куст, благо их на огромном участке имелось предостаточно.
А впрочем, попадались и в самом деле удачные костюмы, например, Генриха Третьего с его миньонами[10]. Генрихом нарядился, накрасив глаза и губы, навесив на себя женские серьги и ожерелья, сын хозяина дома, а миньонов старательно изображали его юные друзья – целовались с «королем», принимали сладострастные позы, приставали к другим мужчинам… И никого, кроме Алены и Марины, это, такое впечатление, не шокировало, все помирали со смеху, когда на колени к какому-
