натуралов. Честное слово, это правда, даже исследования особые проводились…
— Чепуха, — упрямо перебила Лерон, стараясь не показать, что у нее обрывается от ужаса сердце. — Это вы нарочно говорите! Если Жужка не будет постоянно подвергаться искушению, он изменится. Станет жить нормальной жизнью. Он будет счастлив.
— Ну и что ты для этого сделаешь? — пожала плечами Ларисса. — В терем его посадишь? В башню, чтобы до него никто не добрался? Или в подвал без окон, без дверей? Да для него в каждом мужчине — искушение, неужели непонятно? Он другой, пойми, идиотка несчастная, он —
— Думаете, я верю хоть одному вашему слову? — с ненавистью посмотрела на нее Лерон. — Я другому верю. Тому, что каждый человек мечтает жить, как положено, чтобы его любили, мечтает, чтобы у него семья была, дети! А все остальное — или порок, или болезнь. И это лечится, верю! Даже накроманов вылечивают… Ладно, черт с вами со всеми! Я беру назад свое предложение. Ну, насчет процентов. Считайте, что я вам ничего не говорила. Я сама со всем этим разберусь! И прямо сейчас пойду к Жужке и все ему расскажу. Про месторождение, про деньги. Но сначала я скажу ему, что люблю его, жить без него не могу и свою жизнь за него готова отдать, с откоса броситься, на преступление ради него готова… И посмотрим, кого он выберет, меня или Микку, который… — От воспоминаний о брачной ночи у нее перехватило горло. — Который страпоном вашим…
Она не могла больше сказать ни слова.
— Дура… — низким голосом пробормотала Ларисса. — Проклятая деревенская дура! Ишь, как заговорила! Когда из нищеты мы с Миккой тебя вытащили, ты хвостом перед нами пыль мела. Вспомни-ка! Руки готова была мне целовать! Не раздумывая, замуж бросилась! А теперь как запела? Правда, что именно бытие определяет сознание! Богатой себя ощутила! Могущественной? Забыла, чем ты мне обязана? Да если бы я тогда в библиотеку вовремя не вошла, неизвестно, что с тобой было бы, осталась ли бы ты вообще жива, если бы тебя ручкой от метлы распечатали! Страпон ей не понравился, видите ли!
— Что?! — пробормотала Лерон, сама себя не слыша. — Что вы сказали? Откуда вы знаете про ручку от метлы?
— Что? — вскинула брови Ларисса. — То есть как это — откуда я знаю? — И осеклась.
Кажется Лерон или эта мысль уже мелькала раньше в ее голове? Неужели она только сейчас все поняла… Господи, какое коварство, как можно было так с ней поступить…
— Неужели это вы сделали?! — воскликнула она, с ненавистью глядя на Лариссу. — Неужели вы это подстроили? Вовремя вошли… конечно, вовремя, если заранее знали, что там происходит, в библиотеке! Кого вы подкупили? Наших, из Правобережной? Может, мужа моей лучшей подружки? Или своих сообщников городских привезли?
Ларисса высокомерно пожала плечами:
— Слышать не могу, что за чушь ты городишь. Просто не могу слышать, понимаешь?
— Да нет, это я не могу слышать то, что вы сейчас начнете в свое оправдание плести! — закричала Лерон. — Все было придумано, чтобы меня покрепче к рукам прибрать! Все было заранее готово, поэтому и получилось так стремительно — и венчание, и свадьба. Но больше ничего не будет! И не оправдывайтесь, у вас все на лице написано. Ничего у вас больше не выйдет! Я немедленно иду в ЗАГС и забираю свое заявление. А что я буду делать дальше, вас не касается! Буду жить, как хочу и с кем хочу, только не с вами и не с вашим Миккой. Без гражданской регистрации церковный брак недействителен, вы сами знаете, конечно. Микка ничего сделать не сможет. Месторождение, ради которого вы мою жизнь изломали, вам никогда не достанется!
Вот теперь Лерон впервые поняла, что значит выражение: на человеке нет лица… Только что это было лицо Лариссы — знакомое, несмотря на выражение ярости и бессильного гнева. И вдруг все черты словно бы стекли с него, осталась одна пустая белая маска, которая даже отчаяния не выражала — одну только безмерную усталость оттого, что все кончилось, все расчеты оказались неверны, все наполеоновские планы рухнули, впереди — пустота, и цель не оправдала, не оправдала средства! Эта безликость лица Лариссы стала для Лерон самым красноречивым признанием того, что она все угадала правильно, что обвинения свои бросала не зря. Она словно бы видела, как разваливается перед ней на кусочки опустошенное сердце Лариссы — сердце, которое много лет жило одной-единственной мечтой. Теперь все надежды на исполнение этой мечты рухнули. И точно так же рухнули все барьеры, которые воздвигла вокруг себя Ларисса. Рухнули все оковы, в которых она держала себя, и Лерон увидела, как слезы полились по этому опустошенному лицу, услышала, как хриплый, безжизненный голос прорыдал:
— Да, ты своего добился, муженек… Ох, будь ты проклят, Шторм! Ты искалечил всю мою жизнь! Ты выбрал себе правильную кличку! Словно истинный шторм, ты смел все на своем пути. Но неужели ты веришь ему, Лерон? Он приберет к рукам не только тебя, но и твою долю в месторождении! Сейчас он по какой-то причине не может без тебя обойтись, но, как только начнется разработка, он убедит тебя передоверить ему все дела, а потом просто-напросто уберет тебя. Избавится от тебя! Одумайся, Лерон! Да, я во многом виновата, но я делала это не только для себя, но и ради тебя. Ты ни в чем не знала бы отказа… Если тебе так нужен Жужка, может быть, я смогу тебе помочь… Если бы ты осталась с нами, у Шторма ничего бы не вышло, он и раньше не мог со мной сладить, не сумеет и теперь. Но мы должны быть вместе! Он это понимает, не зря же он подзуживал Шестакова развестись со мной. Старые связи мои, моего отца, его друзей — ведь это их дети сейчас у власти, а Коржакову от своего прошлого не отмыться, как ни старайся!..
Речь Лариссы стала вовсе уж бессвязной, но Лерон и не пыталась вникать в ее смысл. Одно слово из этой мешанины криков и слез зацепило ее, и не просто зацепило, а словно бы в самое сердце ударило.
Шторм!
— Кто такой Шторм? — тихо спросила она, и что-то такое было в ее тоне, отчего Ларисса мигом прекратила истерику и низким от слез голосом, но сдержанно ответила:
— Это Коржаков. Это его тюремная кличка. Шторм — мой бывший муж. У меня была непростая жизнь, я никогда не была праведницей…
— Что такое — Шторм?! — выкрикнула Лерон, которой меньше всего на свете была интересна жизнь Лариссы, как праведная, так и неправедная.
— У него татуировка вот здесь, на правом предплечье, — показала Ларисса. — Такие синие буквы — Шторм… Лерон! Что с тобой?!
Да ничего особенного. Просто она почувствовала, что сейчас умрет от ужаса. Умрет от воспоминаний…
Тот жаркий день, электричка, набитая народом… несколько мужчин, взявших их с Миккой в кольцо, тыкавшие в них свои ножи, те, которые их… Нет, невозможно вспомнить об этом. И невозможно забыть.
Шторм! Тот человек — да человек ли он?! — насиловавший Микку, а он смог наконец овладеть Лерон…
Это была не случайность. Это была тщательно продуманная встреча! Она вдруг вспомнила слова нотариуса — о том, что Коржаков всеми доступными способами пытался помешать ее браку с Миккой. Пытался, да. Он устроил для них этот позорный кошмар в поезде, надеясь, что Лерон убежит сломя голову от такого мужа. Она и убежала бы, если бы не Ларисса. Тогда он послал к ней Вишневского, чтобы тот сначала поселил в ее душе тревогу, а потом убедил поинтересоваться завещанием. Да, Коржаков любым способом хотел поссорить ее с Лариссой и Миккой, переманить ее на свою сторону. Интересно, а как он рассчитывал строить с ней деловые отношения? Тоже через посредников? Никогда не встречался бы с ней, понимая, что она узнает его, в какой бы обстановке они ни увиделись?
А она узнала бы? Или нет?
Его лицо, это хмурое, агрессивное, недоброе лицо… лицо человека, для которого не существует ничего святого. Лерон так старательно изгоняла его из памяти, но она видела его, видела… Видела — потом.
И вдруг она вспомнила — где. Это Шторма изобразил Жужка на своей картине «Гибель Гиацинта»! Это Шторм поддерживает умирающего юношу! А юноша — сам Жужка…
