на мостовой.
Фонари, затененные сверху, уютно и празднично освещали каток. Редкие деревья, березы и елочки, за катком, в снегу, в вечернем сумраке, казались опушкой глухого леса.
Никто не катается — не до того: веселье в школе, веселье дома.
Неожиданно вынырнул из-за сугроба худой длинноногий мальчик и заскользил в белых вихрях поземки. Один? Да, один. Удивительно! Какой мальчишка пойдет на каток, если товарищи не идут? Вот опять сделал полный круг, пронесся по диагонали...
Светлана подошла поближе, потом побежала напрямик, проваливаясь в снег:
— Володя! Володя!
Он подъехал к ней, задохнувшись от быстрого бега и от радости неожиданной встречи.
— С Новым годом, Володя! Ты что тут делаешь один?
— Да вот... С Новым годом!
— Как живешь?
— Ничего. А вы как?
— Я тоже ничего. А Толя где, дружок неразлучный?
— На елку пошел... к тете своей.
— Володя, я страшно рада тебя видеть! У меня теперь маленький, нигде не бываю, никуда не отойти...
Она хотела сказать: «Собрались бы вы ко мне как-нибудь»,— но замельтешили перед глазами пеленки, мохнатые полотенца, Димкина ванночка вечером посредине комнаты, кормление в три, кормление в шесть...
— Светлана Александровна, Валентина Николаевна говорила, что вы начнете работать после каникул?
— Не знаю, не знаю, что у меня получится... Пока не выходит... Володя, голубчик, мне пора. Привет всем, всем, всем!
Она тряхнула его руку в толстой варежке и заспешила навстречу ветру. Обернулась. Володя стоял и смотрел ей вслед. Помахал рукой и заскользил все кругом, кругом... Издали каток казался освещенной комнатой со стенами из сугробов и темноты.
Войдя в подъезд, Светлана услышала — через две закрытые двери — тонкий, пронзительный, требовательный голосок.
Костя, нарушая все правила воспитания, носил Димку по комнате взад и вперед, тетешкал, агукал, держал столбиком, пел колыбельные песни, стараясь заглушить Димкин крик,— ничего не помогало.
Не плачь, маленький, вернулось молочко!..
Уже сидя в кресле, в халате, со скамеечкой под ногами, принимая из рук Кости оглушительно ревущего сына, Светлана сказала:
— Ты бы его на животик положил, так он лучше успокаивается.
— Пробовал! — прокричал Костя.
Димка схватил грудь, потом вдруг выпустил, истерически всхлипнул и стал наконец ровно сосать.
— Даже вспотел! — Светлана провела рукой по влажной головенке.
— Еще бы! Нервный он у нас, Светланка, что ли?
— Никакой не нервный. Просто голодный, я опоздала. В комнате тишина. Звонко глотает и довольно посапывает малыш.
Костя спросил, подсаживаясь на ручку кресла:
— Ну, как же у тебя?
— Я потом расскажу.
Она все гладила и гладила темные волосы и короткий пушок на затылке, где они вытерлись. Костя заметил, что пальцы ее дрожат.
— Тебе холодно?
— Нет, просто руки холодные.
Он набросил ей на плечи теплый платок. Получилось вроде шалаша, где были она и Димка — и никого больше. А Костя — сторожем около шалаша.
— Посмотри, какие у него ресничищи длинные. В тебя! Симпатичный он у нас, правда, Светланка?
Это было как прием брома — разговор о Димкиной симпатичности. Костя иногда очень умело подбирал лекарства.
XVII
В шалаше все спокойно. Если бы не бояться могущих прийти напастей и болезней, можно было бы сказать, что в шалаше — рай.
Но Димка такой тоненький и хрупкий, не бояться нельзя.
Хрупкий и нежный, как девочка, но не отстает от своих сверстников, толстоморденьких, толстоногих. Положенный на животик, отталкивается ручонкой и сам с лихим воплем переворачивается на спину. Радостно блестит черными глазенками, чувствует себя героем. Оптимистом был, оптимистом и остался.
А вот он уже стоит на четвереньках в широких полосатых штанишках-ползунках и даже немножко передвигается по кровати при помощи рук, ног и головы.
Сидит, обложенный подушками, гремит целлулоидным розовым попугаем... А вот и сам начал садиться. Отгрыз помпон на шапочке резинового головастого морячка; это значит — чешутся десны, два зуба уже есть.
Иногда Тоня и Саша Бобровы приносят своего сынишку в гости, и два малыша, посаженные на ковер, с любопытством разглядывают друг друга. Димка, живулька и непоседа (кроме того, дома и стены помогают!), не дичится нисколько, делает все авансы, бросает в гостя розовым попугаем, морячком с отгрызенной шишечкой на шляпе: на, мол, догрызай, мне не жалко! Натура у Димки широкая, щедрая, Димка протягивает гостю обсосанное печенье: угощайся!
Боря Бобров смотрит исподлобья светлыми, узкими серьезными глазами. По сравнению с Димкой он похож на борца-тяжеловеса (а Димка не больше чем борец в весе мухи). Характер у Бори мрачный и нелюдимый. Как ни старается расшевелить его вертлявый хозяин, расшевелить не удается. Все Димкины авансы обычно кончаются тем, что Боря вдруг подбирает губы, краснеет и начинает реветь не по комплекции тонким, пронзительным голосом.
Тоня сейчас же хватает его на руки.
— Дикий он у нас!
Когда гости уходят, родители единогласно решают, что этот мрачный ребенок и в подметки не годится их сыну.
— Да и вообще, Костя,— говорит Светлана,— ведь сколько я вижу ребят в сквере, в консультации, — ну вот скажи объективно: пускай худенький, пускай отстает в весе, но ведь Димка же самый симпатичный! Ну скажи!
И Костя подтверждает объективно, с полной готовностью, что другого такого милого парня, тем более девчонки, не существует, да и не может существовать на свете.
Иногда перед уходом, втискивая сынишку в синий, на вате, с застежкой-«молнией» стеганый конверт, родители Бори начинают упрекать друг друга.
— Дикарем воспитала,— говорит Саша.
Тоня сейчас же огрызается:
— Сам воспитывай! Много ты мне помогаешь воспитывать?
— Кутаешь ребенка,— говорит Саша, принимая на руки синий конверт.
— А тебе хочется, чтобы ребенок воспаление легкого схватил?
— Закалять нужно, чтобы не простужался!
— А кто обещал по утрам гимнастику с ним делать?
