столовой в спальню и в кухню были открыты, и Андрей мог, оторвавшись от созерцания книжного шкафа, полки которого были еще пусты, осмотреть и посудный шкафчик в кухне, и две кровати, и студенческую тумбочку между ними в спальне. И хотя это была его собственная квартира, ему казалось что получил он ее незаконно.
Ну конечно, опять он вспомнил Далматова. Это ведь секретарь обкома сказал, что сидят на острове ученые, тратят миллионы, а предложили пока только то, до чего, пожалуй, любой председатель колхоза и сам додумается, дай ему ток и моторы.
— Ты уже приступила к работе, Нина?
Нина разливала огненно-красный борщ по тарелкам. Она подала тарелку и испытующе взглянула на мужа. В вопросе его, таком обычном, слышалось странное волнение.
— Да, — ответила она,
— Ну и как?
— Завтра обложусь фолиантами отчетов за год, и ты меня не дозовешься. Считай, что я умерла для развлечений месяца на три по крайней мере. Я заглянула в один отчет и вижу, что, при всей моей гениальности, утону в нем с головой.
— Это ничего, — Орленов облегченно вздохнул: хоть один из них уже начал работать! — Когда ты мне понадобишься, я вытащу тебя за волосы. Лучший приём дли спасения утопающих.
Она тоже вздохнула, но по другой причине. Андрей — странный человек. Он до сих пор думает, будто она не умеет понять его настроения. А она уже по тону вопроса чувствовала, что он переживает сейчас пору сомнений. Ему неприятно, что надо ждать Улыбышева. Он готов нырнуть в дебри науки, засучив рукава взяться за конструкцию, а сигнала все нет. «Так вот я тебе задам перцу, чтобы ты не осложнял жизни другим своей излишней чувствительностью!»
— Между прочим, Орич и Велигина тоже начали работу. Они даже посмеивались над тем, что наш кандидат все еще отдыхает.
Она сейчас же пожалела, что осмелилась пошутить. Андрей ничего не сказал, но лицо его помрачнело. Тогда она поторопилась утешить его.
— Никто ведь не мешает тебе заняться своей темой, — сказала она. — А то вдруг Улыбышев застрянет в районе будущих испытаний трактора до осени?
— Умница! — воодушевляясь, воскликнул Андрей. — Завтра же я тоже утоплюсь. Но уж так, что ты и не вытащишь!
— Какой же подать сигнал, если захочется тебя увидеть?
— Наклонись над моей пещерой и постучи в стенку. Вода передает звуки в триста раз быстрее, чем воздух. Может быть, я вынырну!
Она знала, как редко и с каким трудом Андрей отрывается от своей работы, и покачала головой. Вот и окончился отдых. Теперь Андрей замкнется в своей лаборатории, и разве только пушечной пальбой можно будет вызвать его. Она сказала:
— Поклянись только в одном, что ты придешь на вечеринку, которую я устраиваю по поводу новоселья. Надо же познакомиться с людьми, которые работают рядом с тобой.
Это была идея Райчилина — устроить новоселье. Заместитель директора был опытным человеком и знал, что легче всего новички сближаются с коллективом за столом. Андрей подавил краткий приступ недовольства, сам он предпочитал знакомиться на работе, и пообещал:
— Если уж гостям в самом деле захочется посмотреть на хозяина, я приду.
С этого дня он был занят с утра до позднего вечера. Нина была права, незачем было ему ждать директора, тема его работы ясна, ее не надо утверждать на Ученом совете. Если Улыбышев и предложит еще что-нибудь дополнительно, все равно создание прибора для управления передвижной электростанцией на расстоянии останется главным его делом! Надо заканчивать оборудование лаборатории и приниматься за конструкцию.
И вот он закончил все подготовительные работы и с удовольствием оглядел свое маленькое царство.
Многожильный кабель в восемьсот метров длиной лежал в поле, извиваясь змеей. Змея эта выскользнула из окна лаборатории и уползла к горизонту, там повернула обратно и, вернувшись к зданию, забралась в него снова через другое окно. Голова ее присосалась к щиту управления, а хвост — к электромотору, который заменял мотор трактора. В этом длинном, упругом кабеле, покрытом полосатой оплеткой, своим рисунком напоминавшей узор змеиной кожи, как только понадобится, будет бушевать могучая энергия. Орленов с некоторым страхом поглядывал на змею. Он не забыл того случая, когда Мерефин толкнул фашистского электрика на вскрытый провод такого кабеля.
Впрочем, страх быстро уходил, и он снова и снова задумывался о будущей работе. Но все же Орленов повесил привычную табличку с перекрещенными костями и черепом на дверях своей лаборатории и расставил на колышках такие же таблички по всему протяжению кабеля. Нельзя искушать детей, даже если они с бородами. Пусть остерегаются.
Когда Орленов пришел сюда две недели назад, лаборатория была почти пустой. Голые стены, розетки для подключения к электросети обычного напряжения и вводы с предохранителями для тока высокого напряжения, краны водопровода вдоль одной стены комнаты, защитная решетка в углу для наблюдателя на время проведения опасных опытов с электричеством, — вот и все, что здесь было. Остальное — то, что есть сейчас, — дело рук самого исследователя. Это он поставил и смонтировал все аппараты и измерительные приборы, которые глядели на него лунообразными ликами, подмаргивая цифирками и покачивая усиками стрелок. Он же установил светящиеся экраны осциллографов и протянул газосветные трубки. Десятки самописцев — кляузников и доносчиков — готовы были записать каждое изменение в силе и напряжении тока. А в лабораторию можно было ввести ток силой до сотен и тысяч ампер и огромного напряжения. И его приборы точно будут сигнализировать о том, как ведет себя электричество. Мрамор и стекло, никель и бронза придавали лаборатории необычно торжественный и в то же время предостерегающий вид.
Теперь она была заселена, и Орленов любовался ее новыми жильцами.
Андрей включил ток и тщательно проверил показания приборов. Когда циферблаты приборов ожили, улавливая и исчисляя невидимую энергию, он подмигнул самому себе и сказал вслух:
— Вот теперь можно и начинать!
Это было что-то вроде молитвы земледельца, который берется за рукояти плуга: надежда и вызов звучали в этих словах с одинаковой значительностью.
В дверь постучали. Андрей невольно выругался и выключил ток. Вот так и бывает! Только почувствуешь рабочее настроение, обязательно помешают!
Он сердито распахнул дверь. Перед порогом, со страхом посматривая на многозначительный знак с черепом и костями, стояла женщина-курьер, протягивая конверт. Андрей расписался в книге, невольно улыбнулся тому страху, который нагнал на женщину его плакатик, и вскрыл письмо. Оттуда выскользнул билет, напечатанный на меловой бумаге, и записка от Горностаева:
«Андрей Игнатьевич! Выставка откроется в будущее воскресенье. Борис Михайлович просит вас, пока вы не приступили к своей работе, ознакомиться с нашими экспонатами, чтобы сказать о них несколько слов, как вы обещали Далматову. Посылаю вам для сведения пригласительный билет…»
Бумажка, на которой крупным шрифтом была напечатана фамилия Орленова, не принесла ему успокоения, хотя он еще не привык видеть свое имя напечатанным. Теперь, когда в его собственной лаборатории все было готово к работе, его вдруг меньше стали интересовать чужие труды, и поручение, — нет, не поручение, а указание Далматова, которого не очень-то ослушаешься! — показалось ему лишним и неприятным. И все же надо было его выполнять.
Он вышел из лаборатории и огляделся. Впервые он осматривал остров так — взглядом человека, которому нужно быстро и точно узнать, что делается вот в этих и этих корпусах лабораторий, отделов, ферм.
Панорама острова постепенно утишила его недовольство. В конце концов Горностаев прав: чем больше узнаешь о делах соседей, тем легче оценить собственную работу. Мелькнула озорная мысль начать разведку острова с лаборатории Горностаева. Пусть почувствует на себе, каково принимать непрошеного гостя!
Посвистывая, Орленов начал спускаться с холма. Река, огибавшая остров, казалась с этой высоты
