Кажется, Райчилин выругался, зажав трубку ладонью. Но когда заговорил, голос его звучал только насмешливо:
— Значит, они вас убедили?
— Я этого не сказал.
— Хорошо, я передам Борису Михайловичу…
Он положил трубку. А Горностаев все еще держал свою возле уха, прислушиваясь к шуршанию индукционных токов и прерывистым голосам далеких абонентов.
Телефонистка раздраженно спросила:
— Вы закончили разговор?
Горностаев опустил трубку и недовольно поморщился. Что-то произошло не так, как надо было. Может быть, не следовало горячиться при разговоре с Орленовым? Может быть, не надо было говорить об этом разговоре Райчилину? Он не знал, по какой причине чувствовал себя скверно, но плохое самочувствие — лучшее доказательство, что ты не прав. И, конечно, самое главное — пора прекратить недостойный спор о тракторе, который так разъединил людей. А для того чтобы закончить его, следовало давно поставить вопрос на партийном бюро и разобрать как следует, не дожидаясь, когда драка между работниками филиала станет притчей во языцех по всему городу.
Тут он, Горностаев, что-то не додумал…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Орленов остановился перед дверью своей лаборатории. Он только что простился с Федором Силычем и находился в том странном состоянии, когда все кажется одинаково неприятным. Он стоял перед дверью, с таким сосредоточенным видом разглядывая череп с перекрещенными костями на жестяной табличке, словно читал зловещую надпись: «Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — жену потеряешь, прямо пойдешь — голову потеряешь…» Так что же делать? Пойти назад?
Из-за двери слышался тихий, похожий на птичий, свист. Череп выглядел довольно угрожающе, честное слово, не хотелось открывать дверь! Однако свист все продолжался. Вначале Андрею показалось — свистит сжатый воздух в компрессоре, при помощи которого создавался вакуум в испытательной камере, но, прислушавшись, он вдруг различил мотив. Свистел человек. Свистел отлично. Тихо, мелодично, немножко грустно.
Орленов приоткрыл дверь. Марина стояла у верстака и что-то мастерила, насвистывая незнакомый мотив. Потом ей, видимо, стало мало этого для выражения своих чувств, и она тихонько запела:
— Очень хорошо получается! — одобрил Орленов, со стуком закрывая дверь.
Марина вздрогнула, смутилась, — это было видно по тому, как у нее заалели не только мочки ушей, но и шея, покрытая мягким пушком. Она еще ниже склонила голову над верстаком, но ответила вызывающе:
— Для сцены сойдет?
— А что, приглашают?
— Нет, но, кажется, придется искать новую работу, когда вас выгонят с острова.
— Ничего, — утешил он ее. — Вернётесь на вашу ветростанцию. — И, становясь серьезным, спросил: — А вы думаете, меня скоро выгонят?
Она выпрямилась и посмотрела на него. Смущение ее прошло, глаза были холодны.
— Райчилин осведомлялся,– когда вы закончите работу над прибором. Пятнадцатого августа тракторы начнут пахоту. Он весьма недоволен вашей медлительностью.
— Он так сказал?
— Он сказал, что начальнику лаборатории следует больше заниматься своими прямыми делами и меньше кататься по острову…
Орленов присвистнул.
— Ого, это становится серьезным! Одного не могу взять в толк, почему завхоз вмешивается в работу лаборатории?
В глазах Чередниченко мелькнуло сожаление.
— Привыкли к порядкам в своем институте? А у нас они другие, и этот, как вы называете, завхоз является ближайшим помощником директора.
— Но ведь он, клянусь ста тысячами вольт, не отличит карманного фонаря от генератора!
— А ему и не надо. У него на столе лежит план: к такому-то числу такая-то лаборатория должна выполнить такую-то работу…
— Хорошо! Мы сделаем ему машинку к пятнадцатому августа!
— Прекрасно сказано! Тогда полюбуйтесь! Вот новый предохранитель, — она отступила от стола и свободным жестом указала на деталь прибора, над которой работала.
Орленов прищелкнул языком. Ему положительно нравилась способность Марины Николаевны улавливать его мысли с первого слова. Предохранитель оказался очень компактным, удобным.
— Я как раз собиралась испытать его, — сказала Марина. — Вы ведь хотели сжечь ваш прибор, чтобы определить его стойкость? Кто помешает мне сжечь мой предохранитель? И, кстати, о технике безопасности вообще… Надо убрать листы меди, что валяются на полу. Не ровен час, какой-нибудь провод оборвется и упадет на лист, на котором вы стоите?
— Уберем, уберем! — добродушно сказал Орленов и пошел к пульту управления трактора.
За его спиной Марина загремела листами меди.
Андрей снял пиджак и принялся за работу. Как бы плохо ни было на душе, но работу с плеч не сбросишь. А может быть, это и к лучшему, когда мозг занят цифрами и условными знаками. Известно ведь, что, когда устаешь в далеком пути, бывает полезно посчитать количество шагов от одного верстового столба до другого, а когда не спится, хорошо припомнить телефоны всех знакомых. За спиной он слышал движения Марины. И все же настроение у него оставалось подавленным. Шутки, которыми он пытался успокоить себя, разговаривая с Мариной, не помогли. Однако ее присутствие в лаборатории — он не мог не признаться — успокаивало. В таком настроении работать одному было бы еще труднее. Вообще, как он заметил, Марина — порядочный товарищ. Она не пытается въедаться в душу расспросами — есть такие люди, они действуют на человека, как соляная кислота на металл. Но в то же время Марина не остается равнодушной, когда видит, что он чувствует себя неважно. Вот она опять начала насвистывать, должно быть, ей это помогает, как ему помогает пение. Господи боже мой! У нее такой тонкий слух! Можно представить, как он ее мучил, когда драл горло, исполняя свои концертные номера. А она молчала! Нет, она
