щебечущими птицами, которые по утрам прихорашиваются, как девушки, и хорошенькими девушками, которые щебечут, как птицы. Тогда был его первый послевоенный отдых. До этого он даже и летом наверстывал пропущенное или работал на производстве, чтобы спокойнее учиться зимой. И вот пришла пора, он аспирант, у него есть своя комната, есть карманные деньги и главное — есть время! Вот тогда и появилась Нина…
Как же он выбрал ее себе в жены? Разве он знал ее девочкой, разве он сидел рядом с ней на школьной парте? Или жил с ней по соседству? Разве был знаком с ее отцом и матерью? Бывал в их доме, где по атмосфере чувствуется доверие или недоверие, где по ничтожному жесту можно понять так много, что хватит для размышлений на годы, где человека можно увидеть без прикрас, которыми он украшает себя перед тем, как выйти на улицу? Что же он знал о Нине?
Знал он о ней ровно столько, сколько она захотела рассказать о себе. Он знал, что она учится в институте, знал, что она надеется — надеется, а не стремится — стать экономистам, что она родилась в Семипалатинске.
— Это слишком далеко, не стоит туда ехать после свадьбы, — сказала она как-то, а он и не подумал о том, что это обозначает равнодушие к дому, к семье, к матери и отцу… Да, конечно, она писала домой поздравительные телеграммы, иногда, если была не очень занята, и письма. А он и не подумал, что это настоящий эгоизм — жить в стороне от семьи и прятать свои интересы от тех, кто должен быть наиболее дорог…
Что он знал о ней еще? Что она любит наряды, танцы, развлечения, что она очень хочет быть хозяйкой дома, куда будут приходить знакомые. Не друзья, а именно знакомые! Но тогда он не подумал, что это тоже эгоизм — стремление создать себе мягкую подушку, на которую так приятно положить голову. Ведь друзья — это требовательность, знакомые — удовольствие!
Он знал, что она учится в меру своих способностей, не стремясь быть первой, — ну что же, так бывает часто, — думал он, сам стремясь стать первым! Так почему же он не подумал тогда, что в этом тоже заложен эгоизм, — поиск легкой и удобной жизни!
Нет, их не сводили сваты, они сами нашли друг друга. Но как они нашли друг друга? Почти так же, как многие другие, чьи семьи раскалывались на глазах Андрея, — случайно. Так находили случайных подруг те студенты, которых Андрей всегда осуждал, — на улице. Они нашли друг друга, как охотник находит добычу, осторожно пробираясь по человеческому лесу, но кто из них был охотником и кто — добычей? Если верить Улыбышеву, который так любит цитаты, то ведь не мужчина выбирает женщину, а женщина выбирает мужчину! Так кто же кого выбрал?
А если тогда выбирала Нина, то кого она выберет теперь?
Андрей стоял перед женой и смотрел на нее, но видел ее не той, какой она была сейчас — с враждебными, злыми глазами, с уничтожающей гримасой неприязни, — а той, какой она вспоминалась. И вот странно — она вспоминалась ему с блестящими, радостными глазами, упивающейся своей внешностью, она вспоминалась во время танца в ресторане, во время антракта в театре, на прогулке за городом, в машине, когда приятель однажды повез их кататься, на пляже курорта, где они отдыхали… Единственное, чего он не мог вспомнить, — это ее лицо дома, когда они обсуждали какую-нибудь книгу, спорили о чем- нибудь заветном, думали о своем будущем. Да полно, спорили ли они вообще о чем-нибудь? «Спорили, спорили!» — кричал он себе, а память отказывалась воспроизвести хоть один-единственный миг, когда она открыла бы ему душу с такой же полнотой и страстью, с какой он открывал ей свою… Нет, она никогда не протестовала, если он начинал мечтать, если он возбуждался, возносился под облака. Она умела слушать. Но слушать умеет и кукла! А он ни разу не подумал, что, может быть, она и слушает-то только для того, чтобы не спорить…
Когда же и где началось то, что сейчас становилось стеной между ними, думал он и боялся ответить, что это было всегда, что это лежало в самом характере их отношений, когда они старались обволочь всю свою жизнь и все свои отношения мягкими ватными одеялами, подушками, чтобы, не дай бог, не сделать слишком резкого движения, чтобы чем-нибудь не досадить друг другу. Такая вот предупредительность, конечно, хороша, но не лучше ли было бы, если бы они хоть раз поговорили по душам, если бы они поспорили, может быть даже поругались! Ведь тогда они лучше узнали бы друг друга и такой безобразной сцены, когда любимая жена выбирает между тобой и другим, не было бы, не могло бы случиться!
Он ясно представил тот день, когда Нина впервые увидела Улыбышева. И чуть не застонал. Вот когда начался ее выбор! Он отчетливо вспомнил их тайный, скрытый за ничего не значащими словами разговор, не разговор, а сговор! Она впервые увидела уважаемого, свободного, богатого — теперь-то можно сказать правду! — именно богатого человека, пользующегося известностью, красивого, умного, обаятельного, — сколько еще эпитетов она тогда отнесла к нему? Вот тогда она и начала выбирать второй раз. А сколько раз она еще может выбирать? Если она решит идти по этому пути, то много! Много раз! Она достаточно хороша, и знает это, она достаточно умна, практически умна! И она будет выбирать каждый раз, как ей представится возможность выбора. И кто знает, сколько еще людей будут несчастны, оказавшись избранными ею!
А что же он? Разве он-то не выбирал? Как же он позволил себе сделать такой выбор? Как он не подумал серьезно о том, что не просто выбрать жену, подругу жизни, товарища, помощника, которому и сам должен стать другом, товарищем, помощником? Или он посчитал, как многие, что для жены достаточно хорошенького личика, такта, невмешательства в его мужские дела? Но ведь он же не думал так!
Да, не думал, но получилось так, что он забыл обо всем, как только увидел эти глаза, этот рот, эту смуглую кожу, которая пахнет цветами, эти волосы, от которых исходит нежный запах меда. Увидел и забыл обо всем! Он сдался, как сдаются в плен, на милость победителя, не успев поставить никаких условий капитуляции, не узнав, кому он сдается! И вот результат…
Да, о чем он думал? Ах, она опять требует, чтобы он сдался! За капитуляцию перед Улыбышевым она обещает вечный мир и покой. Она даже согласна — какое великодушие! — остаться с ним, ограничить свои возможности выбора, только пусть он будет послушен, только пусть он живет не по своим, продуманным им законам, а по ее прихоти, по ее пониманию жизни. Тогда все будет хорошо! Он опять сможет обнимать ее гибкое тело, целовать ее твердые губы, ее пушистые завитки волос, розовые ушки, и ее руки обовьют его, и ее дыхание сольется с его дыханием. Так о чем же он думает? Сдавайся! Сдавайся!
Этого ждала она, глядя на него острыми, сухими глазами, о которых нельзя было и подумать, что они только что плакали. А он как будто раздвоился — жаждал примирения и в то же время удивлялся тому, что разрыв произошел так поздно, а не тогда, когда они только еще познакомились, когда они бродили по улицам, ища пристанища, когда он сочинял для нее стихи. Неужели тогда они ни разу не говорили о самом сокровенном, о мечте, чем только, в сущности, и живет человек? Ведь тогда и отдалиться было бы легче! Легче и проще!
— Что же ты молчишь? — спросила она, и голос ее дрогнул. Ей тоже было не легко — напрасно он обижал ее, думая, что выбор не будет стоить ей никаких усилий.
— Не могу, Нина, — тихо сказал он.
— Как хочешь! — ответила она и медленно вышла из комнаты. На этот раз выбор сделал он. Так пусть он и отвечает!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
И вот пошли дни, когда Нина отдалялась от мужа все дальше и дальше, а он уже ничем не мог остановить ее.
Для Орленова эти дни были самыми напряженными, и ему часто казалось, что чья-то злая воля наваливает на него все новые и новые дела и заботы, наваливает нарочно, чтобы он не успел протянуть руку Нине, мечущейся в одиноком отчаянии. Орленов знал, что одиночество ее было полным, как будто она проходила иноческий искус перед тем, как пуститься в новый путь. Улыбышев не заходил к ним ни при Андрее, ни без него. Андрей знал об этом от Веры.
И в лаборатории тоже было невесело. Чередниченко приходила на работу всегда раньше Андрея. Она
