только найти самые убедительные слова…
На вечернем обходе врач попытался было отнять у него карандаш и бумагу, но больной взглянул на него так выразительно, что тот только проворчал в адрес ассистента:
— Их и не поймешь, наших больных! Вместо лекарств их вылечивает работа. Пусть пишет…
Потом прошло два дня в тревожном ожидании. Марина приходила, но он ждал не ее. И даже не Нину. И когда утром на третий день в дверях появилась сутулая фигура Горностаева, когда его рыжие усы, смешно покачиваясь на каждом шагу, словно кивая ожидающему Орленову, приблизились к лицу больного, Андрей с неожиданной силой приподнялся на постели.
— Наконец-то!
— Да, да, — ворчливо сказал Горностаев. — Но не думайте, что я стану вам помогать! Наоборот, я пришел вас разочаровать! Трактор работает! Улыбышев улетел в Москву со всеми материалами!
— А я и не думал, что трактор не будет работать! — засмеялся Орленов. — Но нужно, чтобы он работал лучше!
— Ну, уж так сказать можно о любой машине! — с неудовольствием заявил Горностаев.
— Нет! Вы ошибаетесь! — живо возразил Орленов. Теперь он забыл о том, что болен, но, попытавшись повернуться, чтобы вытащить из столика свое письмо в обком, застонал от ощущения слабости.
Горностаев помог ему приподняться. Затем, получив рассыпающиеся листки и уложив больного поудобнее, секретарь парторганизации вытащил из кармана очки и принялся читать, изредка что-то ворча, вроде: «Гм!», «Хм!», «Вон вы как!»
— И что же из этого следует? — строго спросил он, окончив чтение.
— Вы же были на испытаниях! — возбужденно заговорил Орленов. — Вы сами видели тракторы в работе. Лучше ли они обычных тепловых?
— Я так вопрос не рассматривал!
— А как же его можно рассматривать? Увидев деревянный велосипед, вы улыбнетесь, а когда увидели деревянный трактор, пришли в восторг?
— В восторг я не прихожу, но отдать должное новой машине могу, — проворчал Горностаев.
— Вот я и хочу, чтобы мы отдали ей должное…
Потише, потише! — остановил его Горностаев.
Орленов опять забыл, что он болен. Лицо его покраснело от возбуждения, удары сердца глухо отдавались в висках.
Заметив, что ему хуже, гость поднялся и сказал:
— Дайте-ка мне ваши заметки, я над ними еще подумаю. Только предупреждаю: пока вы не встанете, я не позволю вам заниматься этим делом.
— Значит, все зависит от меня? — не выдержал Орленов.
— А от кого же еще? — Горностаев покачал головой: — А и упрямый же вы человек! Не человек, а геометрическая фигура, и вся из одних острых углов! Предел мечтаний Лобачевского! Ведь Улыбышев-то уже победил! А вы тут лежите пластом и все еще придумываете, как его сбить с ног.
Итак, все по-прежнему зависело от Андрея!
Он вытянулся поудобнее — как надоело лежать! — и попытался представить будущее. Оно было заслонено белыми стенами палаты, решеткой кроватной спинки, фигурой нянечки, которая немедленно возникла перед ним, едва он попытался двинуться. Там, за стенами, такой нянечки не будет, значит он должен прежде всего выздороветь!
Трудно сказать, помогло это решение или нет, но через несколько дней Орленов с удовольствием услышал, как главный врач заметил сестре:
— Обратите внимание на Орленова. У него своя психотерапия. То, что при других условиях и другом настроении могло бы привести человека к полной инвалидности, у него снимается какими-то своими заботами. Так на фронте выздоравливали прежде всего те солдаты и офицеры, которые торопились догнать свою часть. Не мешайте ему работать. Книги давайте, бумагу. И через несколько дней он встанет…
Однако прошла целая неделя, пока Орленов встал. Возможно, он пролежал бы и дольше, если бы не два посещения подряд, сыгравшие роль «терапевтических» процедур.
Первым посетителем оказался Григорий Алексеевич Марков. Нет, это был совсем другой человек, весь как на пружинах, взбудораженный, ловкий, быстрый. Он и виду не подал, что удивлен бедственным состоянием Орленова, не высказал ни слова сочувствия, он поздоровался и с места в карьер заявил:
— Везет вам, Андрей Игнатьевич, на союзников. Что ни человек — золото! Временами мне даже кажется, что честная мысль сама по себе привлекает людей! И, заметьте, люди придут честные! А уж если мысль темненькая, так и у колыбели ее одни черти соберутся. Вот как вокруг Улыбышева: Райчилин, Возницын, Орич…
— Кого же вы называете моими союзниками, Григорий Алексеевич? — спросил Орленов, с удовольствием приглядываясь к тому новому, что он наблюдал в Маркове.
— Марина Николаевна! А этот чудак Пустошка! А я! — ничуть не смущаясь, заявил Марков.
Орленов не удержал улыбки.
— А что вы думаете? — внезапно обиделся Марков. — Разве легко было Пустошке, которого и на испытания не пригласили, ежедневно бомбардировать рабочую комиссию запросами? Председатель-то комиссии был Райчилин! Он после каждого запроса требовал, чтобы директор завода уволил вопрошателя! А Марине Николаевне, думаете, легко было, когда вы оказались в нетях, думать не только за вас — ну, не буду, не буду! — зачастил он, взглянув на гневное лицо Орленова, — а и о ваших бумагах беспокоиться! Этот ваш вопросник она чуть не каждому члену комиссии предъявила. Да и мне было не легко! — вдруг признался он. — Шурочка требует, чтобы я возвращался, Улыбышев приказывает возвращаться, Подшивалов настаивает, чтобы возвращался, а мне удалось включиться в бригаду испытателей. Поверите ли, чуть ли не самолично сеть портил по ночам, чтобы днем побыть возле тракторов. Вот это вам! Можете хоть ругать, хоть бить, но лучше оформить не мог и подписей под актами не собрал. Попробовал было, так меня чуть под трактор не затолкали!
Он засмеялся и выложил прямо на кровать свои записи. Орленов с удовольствием рассматривал их. Тут были ответы на все его вопросы, которые он когда-то собирался поставить перед Улыбышевым: маневренность машины, скорость, поворот, количество потребляемой энергии, простои… Теперь он, даже не видев испытаний, знал о них, несомненно, больше, чем те, кто подписывал акты Улыбышева. Конечно, строго говоря, привезенные Марковым бумаги нельзя было назвать документами, но они давали аргументацию для того, чтобы добиться проверки данных, полученных во время испытаний.
— Как вы успели? — только и спросил он.
— Где — невидимкой, где под псевдонимом, — засмеялся Марков. — Напрасно наш общий шеф думал, что там все готовы были к славословию. Вот эти вычисления скорости сделал Горностаев.
Орленов вспомнил, как что-то новое появилось в голосе секретаря партбюро, когда он говорил о директоре, и усмехнулся.
— А как улыбышевские акты? Подписал их Горностаев?
— Кое-какие подписал. Но еще до того, как я ему ваш вопросник подсунул. А потом заупрямился. Впрочем, желающих подписать там было и без него достаточно. А вот эти две бумажки я сам оформил! — с гордостью показал Марков на сведения о простоях. — Имейте в виду, все простои Борис Михайлович отнес в графу: отсутствие энергии. А вот кое-что сами трактористы написали.
Орленов перебирал бумаги с чувством гордости и облегчения. Нет, не много выиграл Улыбышев даже и в то время, когда Орленов лежал между жизнью и смертью. Все мошенники делают одну и ту же ошибку: они думают, что за ними погонится только обманутый, а на самом деле у нас их ловит весь народ. Не любят воров у нас, что бы они ни крали: славу ли, деньги ли или не принадлежащие им почести.
Марков, успокоившись, тихо сидел на стуле. Он, казалось, отдыхал после своего своеобразного доклада. А тот, к кому он приехал, видел, как он изменился! И, конечно, он думает о том, как жить дальше, и ни Улыбышеву, ни Подшивалову уже не вернуть его к былому смирению. И это тоже выигрыш Орленова и поражение Улыбышева. Человек, начавший борьбу против подлости, становился смелее, чище. Тут Марков прав.
Меж тем Марков выпрямился на стуле.
